Наследие Л. Н. Толстого в парадигмах современной гуманитарной науки

259 я…» (1835), впервые опубликованному в VIII томе «Современника» в 1837 го- ду. Осваивая эпический модус антиномии «войны и мира», Толстой мог найти прообраз «спокойствия» и «простоты» в произведениях Пушкина, причем, не только в традиционно привлекаемой литературоведами трагедии «Борис Году- нов». «Не так однозначно и просто, как у пушкинского летописца» [3, 229], колли- зия выглядит уже у самого Пушкина – в произведениях, где летописность сменяет драматизм истории, которая привносит в «тишину» отзвуки катаклизмов, как в указанном отрывке, сохраняя при этом идею незыблемости мироздания. Постигая диалектику перетекания состояний «войны и мира», воплощен- ную в соотношении определенных звуковых образов, Толстой следовал за Пушкиным, что показывает сопоставление отрывка «В 179* году возвращался я…» с рассказом «Как умирают русские солдаты». Пушкинский отрывок Тол- стой мог прочесть (ил перечесть) в пятом томе «Сочинений Пушкина» под ре- дакцией П. В. Анненкова (1855). По воспоминаниям С. А. Толстой, в конце 1860-х – начале 1870-х годов, когда шла работа над романом из эпохи Петра, стимулирующим фактором стал данный пушкинский отрывок, что подтвержде- но комментаторами [10, с. 599] и удостоверено биографами [5, с. 133]. По этому поводу в записи С. А. Толстой от 19 марта 1873 г. отмечено следующее: «По- том он перечитывал вслух мне о старине, как помещики жили и ездили по до- рогам, и тут ему объяснился во многом быт дворян во времена и Петра Велико- го, что особенно его мучило» [9, с. 500–501]. Напоминание о войне как возможности ее внезапного вторжения в преде- лы мирного быта у Толстого и Пушкина связано с образом «тишины» – промежутка между «пламенными звуками» (М. В. Ломоносов) [6, с. 81], момен- тами внутренней тревоги, напряжения, ожидания. Форма ведения рассказа от первого лица подчеркивает сходство ощущений, переживаемых героями: ««В 179* <году> возвращался я в Лифляндию <…>» [8, с.418 ]; «В 1853 году я несколько дней провел в крепости Чахгири <…>» [13, с. 47]. В обоих произ- ведениях погружению в атмосферу счастливой безмятежности при забвении ре- альности способствует летний пейзаж, точнее, акцентирование сопутствующих ему состояний томления, сладостного успокоения, душевного умиротворения. Сходство обнаруживается и на уровне ритмической организации текстов. В от- рывке Пушкина: «Это было в конце лета. Солнце садилось. С одной стороны дороги простирались распаханные поля, с другой – луга, поросшие мелким кус- тарником. Издали слышалась печальная песня молодой эстонки» [8, с. 418]. В рассказе Толстого: «Это было летом; жар свалил, белые летние тучи разбега- лись по горизонту, горы виднелись яснее, и быстрые ласточки весело вились в воздухе. Два вишневые дерева и несколько однообразных подсолнечников недвижимо стояли перед нами и далеко по дороге кидали свои тени. В двухар- шинном садике было как-то тихо и уютно » [13, с. 47]. Оба героя испытывают не только чувство растворения в природе, но и радость общения с людьми: си- туация чаепития, беседы с «добрым знакомым» [13, с. 47] воспроизводится Толстым словно по аналогии с Пушкиным: «Мы скоро познакомились, и на третьей чашке чаю уже обходился я с нею как с кузиною» [8, с. 419].