Наследие Л. Н. Толстого в парадигмах современной гуманитарной науки

235 ведем выдержку из письма Толстого А. А. Фету (1876 г.): «Бог Саваов с сыном, бог попов есть такой же маленький и уродливый, невозможный бог (и еще го- раздо более невозможный, чем для попов был бы бог мух, которого бы мухи себе воображали огромной мухой, озабоченной только благополучием и ис- правлением мух)» [8, т. 18, c. 787]. В Мытищах тяжело больному князю Андрею кажется в бреду, что над ним воздвигается здание из лучинок, которое не может разрушить летающая вокруг муха: налицо параллель с эпизодом первого противостояния князя Андрея На- полеону-мухе на поле Аустерлица. Итак, Наполеон для князя Андрея ничтож- ная муха, для Платона Каратаева – жалкий червь. В окружении таких метафор Наполеон мифологизируется и становится не просто историческим лицом в ис- торическом романе, а олицетворением зла, как Вельзевул. Поэтому все рассуж- дения о том, насколько «верен» истории образ Наполеона в «Войне и мире», лишены смысла. Например, Валтасар, известный нам скорее из Библии, чем из других источников, – тоже историческое лицо, но вряд ли мы можем упрекать автора библейского эпизода Валтасарова пира за то, что Валтасар изображен не таким, каким он был «на самом деле». В Ветхом Завете Валтасар – возгордившийся нечестивец, которым владели силы зла. Согласно Книге Даниила, Валтасар – сын Навуходоносора и последний царь Вавилона, в Книге Иудифи Навуходоносор – ассирийский царь, посылаю- щий своего военачальника Олоферна захватить Ветилую. Историкам не удалось установить соответствие библейского Олоферна какому-нибудь историческому лицу из ассирийцев, известно лишь, что имя «Холоферн» принадлежало не имевшему отношения к ассирийцам каппадокийскому царю в IV веке до н. э. Да и Навуходоносор в Библии – собирательный образ жестокого завоевателя. Итак, в определенном аспекте исторические имена в книге Толстого можно сблизить с историческими именами в Книгах (т.е. Библии): Навуходоносор, Валтасар, Олоферн являются не столько именами исторических лиц, сколько маркерами определенного типа жестокого и недальновидного правителя-при- теснителя. Будь Библия предметом литературоведческого анализа, мы могли бы вслед за Бочаровым говорить об олицетворении (например, Валтасар – олице- творение нечестия и гордыни). Возможно, что и обратный ход мысли тоже ве- рен: «Война и мир», с ее особыми образами Наполеона и Кутузова как олице- творениями мировых сил, и прагматически, и в жанровом отношении ближе к Библии, а не к объектам сугубо литературоведческого анализа, например, ис- торическому роману, роману-эпопее и т. д. Современный историк замечает: «Троянская война была мелким эпизодом в истории Средиземноморья 2-го тысячелетия до н.э. (вероятно, ХIII век до н. э.). Но, запечатленная в гениальной «Илиаде» Гомера, она стала казаться од- ним из центральных эпизодов в жизни человечества» [12, c. 145]. Справедлива и мысль о том, что «только после «Войны и мира» Кутузов стал воспринимать- ся как великий человек» [12, c. 146–147]. Наполеон же воспринимался как ан- тихрист не только Анной Павловной Шерер у Толстого, но и русской публи- цистикой и журналистикой времен наполеоновских войн [см., например, 3],