Наследие Л. Н. Толстого в парадигмах современной гуманитарной науки

199 * * * Литературное пренебрежение к фразе, к эффективности, усложнённым ри- торическим приёмам выражения в языке Л. Толстого 50–60-х годов было одним из приёмов борьбы с романтическими стилями предшествующей эпохи, с их за- стывшей характерологией и мифологией. На литературном знамени Л. Толсто- го был девиз: простота и правда, что означает, что Толстой борется за реали- стический стиль, за беспощадное разоблачение словесных штампов, за точное, красочное и неприглаженное воспроизведение действительности в слове. В семантике литературного языка отражаются функциональные связи предметов, явлений, событий, категории лиц, признанные и осознанные дан- ной общественной средой не прямо, а через призму культурных и бытовых тра- диций современного общества. Начало этому положил Н. Гоголь. Особенно в «Мёртвых душах» он начи- нает борьбу с романтическим и официально-бюрократическим искажением действительности, с так называемым, «кривым зеркалом». В сущности, Л. Толстой переносит этот метод в новую тематическую, ху- дожественно-идеологическую сферу, в совсем иную языковую и стилистиче- скую систему. Если в начале своего творчества Толстой опирался на «созна- ние», на «чувство», интуицию как на главное орудие познание мира, то, по Толстому, эти «чувства», «сознание» в новых условиях функционируют в про- стом русском народе, в тех его социальных слоях, которые не испорчены «ци- вилизацией», которые органически связаны с национальной почвой. Отсюда, видимо, и запись в «Дневнике», 9 апреля 1890 г.: «Выразить словами то, что понимаешь, так, чтобы другие поняли тебя, как ты сам, – дело самое трудное». В понимании Толстого необходимо исходить не от слова, а от дел, от жизни, надо идти от живого явления, рассматриваемого в его внутреннем существе, к его обозначению, проверяя принятые значения на фактах. В этой связи уместным будет обращение к рассказу «Набег», в котором приведены вариации образов и событий, связанных со значением слова храб- рость . «Можно ли назвать храбрым коня, который, боясь плети, отважно бро- сается под кручу, где он разобьётся; ребёнка, который, боясь наказания, смело бежит в лес, где он заблудится … Выбор, сделанный под влиянием благородно- го или низкого чувства, не есть ли то, что должно называть храбростью или трусостью?..» А вот разговор с капитаном Хлоповым: «– Нет, это не значит храбрый, что суётся туда, где его не спрашивают – Что же вы называете храбрым? – Храбрый? Храбрый? – повторил капитан с видом человека, которому в первый раз представляется вопрос: – храбрый тот, который ведёт себя как следует, – сказал он, подумав немного…». И далее: «Я вспомнил, что Платон определяет храбрость знанием того, что нужно и чего не нужно бояться … определение капитана, если б он мог выражаться так же, как Платон, он, верно, сказал бы, что храбр тот, кто боится того, чего следует бояться , а не того, чего не нужно бояться …».