Наследие Л. Н. Толстого в парадигмах современной гуманитарной науки

177 и окруженного языковыми реалиями ушедшего времени: «В сентябре Иртеневы поехали домой уже сам-четверт , с ребенком и кормилицей, так как Лиза не могла кормить» [266]. Сам-четверт – ‘вчетвером’ (ср. сам-друг – ‘вдвоем’ и т. п.). Или проходящее через многие произведения Толстого французское commeilfaut в значении прилагательного: «Добрая ли она была, или злая, она не знала и не решила, но то, что она была не порядочная женщина, не commeilfaut , не леди, как говорила себе Марья Павловна, это она увидала с первого знаком- ства, и это огорчало ее» [240]. В данном случае commeilfaut – ‘светский, утон- ченный, изысканный’. Языку повести «Дьявол» свойственно использование устойчивых языковых единиц (фразеологизмов, пословиц, расхожих речевых формул и т. п.), что при- дает повествованию колорит сельской жизни. Они встречаются как в речи пер- сонажей из народа, так и в авторском нарративе: «И она рада и мой Федор Заха- рыч довольны-предовольны . Мне рубль. Ведь как же и быть ему-то? Тоже живая кость » [231] (речь сторожа Данилы); «Целый день он был не свой » [232] (эллип- сис фразеологизма сам не свой в авторской речи); «И вдруг страстная похоть обожгла его, как рукой схватила за сердце » [253] (авторский комментарий); «– И чего вы беспокоитесь, право? Кто старое помянет, тому глаз вон. А кто богу не грешен, царю не виноват ?» [255] (речь приказчика Василия Николаеви- ча); «Несмотря на настояния Лизы, чтоб он ушел, Евгений провел ночь с нею, засыпая только одним глазом и готовый служить ей» [258] (авторский нарратив). Повесть изобилует психологическими зарисовками Толстого, показываю- щими преемственность его стиля эпохи так называемого «перелома» по отно- шению к произведениям зрелого периода (1860–1870-х гг.). И это касается не только использования специфических приемов (авторского комментирования, внутренней речи персонажей), о которых говорилось выше, но и самого харак- тера повествования «изнутри героя». Вот несколько примеров: психологические черты личности Евгения, подвижность его сознания, тонкость внутреннего мира героя : «Он думал, что ему необходимо такое общение и что дурного в этом нет ничего; но в глубине души у него был судья более строгий, который не одоб- рял этого и надеялся, что это в последний раз, если же не надеялся, то по крайней мере не хотел участвовать в этом деле и приготавливать себе это в другой раз» [236]; «… он вышел, чтобы пройти на конюшню. И опять как на беду, по несча- стной ли случайности, или нарочно, только он вышел на крыльцо, из-за угла вышла красная панева и красный платок и, махая руками и перекачиваясь, прошла мимо него. Мало того, что прошла, она пробежала, миновав его, как бы играючи, и догнала товарку. Опять яркий полдень, крапива, зады Даниловой караулки и в тени кленов ее улыбающееся лицо, кусающее листья, восстали в его воображении» [250]; «… он чувствовал, что он побежден, что у него нет своей воли, есть другая сила, двигающая им; что нынче он спасся только по счастью, но не нынче, так завтра, так послезавтра он все-таки погибнет» [253];