Наследие Л. Н. Толстого в парадигмах современной гуманитарной науки

175 повестях Толстой пытался выразить не дававшую ему покоя мысль о «преступ- ности обыденного»: Позднышев, по его словам, жил так, «как живут все» люди его круга; Иртенев «жил свою молодость, как живут все молодые, здоровые, неженатые люди». В произведениях второй половины 1880-х – начала 1890-х гг. («Смерть Ивана Ильича», «Крейцерова соната», «Дьявол», «Франсуаза» и др.) Толстой, по справедливому замечанию В.Б. Шкловского, «интересуется не столько случаем, сколько тем обычным нарушением морали, в котором этот случай – только крайнее обострение» [6, с. 391]. «Дьявол» – повесть, написанная в гораздо более спокойной языковой манере, чем «Крейцеровая соната». В значительной степени этому способст- вует авторское повествование, а не рассказ от первого лица, как в истории Позднышева. Вместе с тем многие черты языка и психологического раз- вертывания «Крейцеровой сонаты» наблюдаются и в повести «Дьявол». Начало жизни Евгения Иртенева описывается в той же несколько иронич- ной манере, что и юность Позднышева. Прилагательное блестящий примени- тельно к открывающейся перед Иртеневым карьерой и к его учебе на юриди- ческом факультете университета вводит нас в ту же неприемлемую Толстым атмосферу сложившихся дворянских обычаев и жизненных оценок. Правда, в повести «Дьявол» это занимает значительно меньше места, чем в «Крей- церовой сонате». «Дьявол» стилистически ближе произведениям Л. Н. Толстого 1860-х – 1870-х гг. Во многом этому служат тонкие авторские замечания, которые изо- билуют в структуре нарратива этой повести. Приведем несколько показатель- ных примеров таких точных и глубоких толстовских наблюдений над жизнью, особенностями человеческих отношений, свойствами характеров и т. п.: «… как большинство вдов, она питала к памяти покойника чувства благо- говения, далеко не похожие на те, которые она имела к нему, пока он был жив, и не допускала мысли о том, что то, что делал или завел покойник, могло быть худо и изменено» [234]; «Почему Евгений выбрал Лизу Анненскую, нельзя объяснить, как никогда нельзя объяснить, почему мужчина выбирает ту, а не другую женщину» [238]; «Он не то что бы заминал голос совести, нет, прямо совесть ничего не го- ворила ему. И он не вспомнил о ней ни разу после разговора матери и встречи. И ни разу после не встречал ее» [242]; «… в ней было то, что составляет главную прелесть общения с любящей женщиной, в ней было благодаря любви к мужу ясновидение его души. Она чуяла – ему казалось, часто лучше его самого – всякое состояние его души, вся- кий оттенок его чувства и соответственно этого поступала…» [244]; «… обе матери, ее и его, жили в доме под предлогом карауления и обере- гания ее и только тревожили ее своими пикировками» [145]. В повести «Дьявол» Толстой вновь возвращается к тем психологическим приемам, которые были характерны его прозе 1860-х гг. Вот два примера по- добных приемов: прямая речь героя с авторским комментарием (в скобках) и внутренняя речь персонажа: