Наследие Л. Н. Толстого в парадигмах современной гуманитарной науки

162 Состояние отхода ко сну героя описывают красноречивые глаголы: «…в здыхал, проклинал себя, ворочался с боку на бок, искал виноватого и не на- ходил » [1, с. 97]. И еще: « Поискав бесполезно враждебного начала, … он вздох- нул, закрыл глаза, и через несколько минут дремота опять начала понемногу оковывать его чувства», «говорил он, мигая с трудом …» [Гончаров, с. 97]. И далее – наметившееся уже состояние «предсна»: «За этим послышался при- мирительный вздох… переход к нормальному состоянию, спокойствию и апа- тии» [1, с. 98] . Несколько раз герой задается вопросом перед сном: «– Однако… любопытно бы знать… отчего я… такой?.. – сказал он опять шепотом. Веки у него закрылись совсем. – Да, отчего? Должно быть… это… оттого … – си- лился выговорить он и не выговорил » [1, с. 98]. Но безрезультатно: «Так он и не додумался до причины; язык и губы мгновенно замерли на полуслове и остались, как были, полуоткрыты. Вместо слова послышался еще вздох, и вслед за тем начало раздаваться ровное храпенье безмятежно спящего человека» [1, с. 98]. Именно таким мы и видим засыпающего героя. «Сон остановил медленный и ленивый поток его мыслей и мгновенно перенес его в другую эпоху, к другим людям, в другое место…» [1, с. 98]. Переход между VIII и IX главами позволяет рассматривать состояние пе- ред сном и мелькающие вызываемые подсознанием мысли-вопросы, а содержа- ние сна – невольным ответом, по замыслу писателя, на вопросы Обломова о причинах происходящего с ним. Получается, что герой во сне получает ответ на вопрос, заданный перед засыпанием – своеобразный «сон на запрос». Сон у Гончарова не сопоставляется с жизнью, а выступает как продолже- ние жизни: «Все сулит там покойную, долговременную жизнь до желтизны волос и незаметную, сну подобную смерть» [1, с. 100]. Это не просто сон – это и размышления (в большей степени авторские) о годовом круге, календаре, весне, зиме, осени, лете (у Гончарова все стихии благотворны, ибо сила природы – во благо человеку). Это и пейзаж: идущие последовательно «небо», «солнце», «горы», «река», «дождь» и «гроза» – « жи- вописные этюды, веселые, улыбающиеся пейзажи» [1, с. 100]. Это и потаенное место – «спрятаться в этот забытый всеми уголок и жить никому неведомым счастьем» [1, с. 100]. Сон для Обломова реальнее и желаннее, чем вся его жизнь. Но описание самих событий сна дается от 3-го лица (от автора). Повествование же во сне в рассказе Л. Н. Толстого «Метель» ведется от 1-го лица. Уже в IV главе мы читаем: «Так как я, не ночуя, ехать уже шестую сотню верст, несмотря на то что меня очень интересовал исход нашего плу- танья, я невольно закрывал глаза и задремывал» [2, с. 193]. Эти состояния пе- ремежались с промежуточными состояниями между сном и бодрствованием, той самой дремы, когда рассудок лишь слегка распознавал грань между тем, что есть в реальности, и тем, что лишь мерещится. «Одно, что я видел ясно, – это были мои сани, лошади, ямщик и три тройки, ехавшие впереди: первая – курьерская, в которой все так же на облучке сидел один ямщик и гнал крупной рысью» [2, с. 193]. И вновь картина бушующей метели, с одной стороны, все- сильной и устрашающей, с другой – поэтичной и завораживающей навевает дремоту. Метель и сон, иллюзия как бы в содружестве, вместе «колдуют» над