Наследие Л. Н. Толстого в парадигмах современной гуманитарной науки

136 Пьер оказался на батарее Раевского, самой яростно обстреливаемой неприяте- лем позиции, где он и спасался от ужасов войны: «Появление невоенной фигу- ры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило <…> Солдаты неодобри- тельно покачивали головами <…> мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали прозвище: “наш барин” прозвали его и про него ласково смеялись между собой» (11; 232–233). Вызвавшийся пойти за зарядами для ба- тарейцев Пьер был спасен, и, вернувшись на батарею, откуда свозили пленных, в том числе и раненого французского генерала, «из того семейного кружка, ко- торый принял его, он не нашел никого» (11; 238). Иван Денисович перед работой обустраивает для своих печурку: «Не шу- мит бригада <…> сгрудились во теми – и на огонь смотрят. Как семья большая. Она и есть семья, бригада» [7, с. 55]. Семейная слаженность отношений на вой- не и среди зеков, что в Европе-то и в мирных условиях маловероятно, свиде- тельствует со всей очевидностью о доверии героев к исконным национальным ценностям, семья среди которых едва ли не главнейшее для самоопределения русского человека. Безухов и Шухов, находя себя среди других , становятся для близких своими, когда входят в мир других, что обусловлено соборным миро- пониманием национального самосознания, определенного митрополитом Ила- рионом в «Слове о Законе и Благодати» как преодоление Ветхозаветной ис- ключительности избранного народа: «И вот уже со всеми христианами и мы славим Святую Троицу» [8, с. 39]. Главное для Толстого и Солженицына, что их герои всегда вместе со всеми , что обусловлено усвоенными русским наро- дом православными ценностями и ориентирами. В бараке после циничного и устрашающего убийства пленных (а с батареи Раевского свозили пленных) разуверившийся в смысле жизни Пьер оказался рядом с Платоном Каратаевым, полагавшимся не на свой ум, а доверившимся Божьему суду и открывшим ему исконно благодатную истину духовной со- стоятельности в согласии с миром и окружением, проявившуюся в его сознании на ночном привале: «Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. “И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они пой- мали и посадили в балаган, загороженный досками!” Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам» (12; 106). Алешка также замечает под вечер вполне обычного и удачного для зеков дня в Шухове тяготения его души к духовным высотам, не утраченное и не отвергнутое в тяжелейших испытани- ях: «Ведь вот, Иван Денисович, душа то ваша просится Богу молиться. Почему ж вы ей воли не даете, а?» [7, с. 107]. Толстой и Солженицын – великие патриоты и знатоки глубин русской ду- ши, что сегодня под мощнейшим прессингом национального самосознания и духовной идентичности народа значимо в плане национальной безопасности. 21 ноября 1908 г. Толстой разговорился о характере писем, заграничных и сво- их, российских: «Русский человек ищет в себе, верит в добро. И Л. Н. говорил, какие письма получает от русских и какие с Запада: – Все, что я получаю оттуда: автограф, высказать мнение о Наполеоне и т. п. Там нет жизни, конец жизни. Не видишь ничего живого» [9, с. 252].