Наследие Л. Н. Толстого в парадигмах современной гуманитарной науки

135 сения, вспоминал в 1894 г.: «Эти лекции <…> были бред сумасшедшего, и чем меньше они были понятны, тем больше имели успеха <…> Сидят старики, поч- тенные люди, и слушают, как мальчик <…> несет вздор» [5, с 153]. Когда Толстой 9 сентября 1910 г. получил из Тернополя письмо с вопро- сом о будущем украинского (?!) народа, то он оставил его без ответа, будучи уверенным, что соблазнительное отделение малороссов может оставить их «без роду и племени». Так и Солженицын, в преддверии уже референдума 7 октября 1991 г. об отделении Украины от России, пророчески предвидел: «Разные об- ласти имеют совсем разное историческое происхождение, непохожий состав населения <…> валовой подсчет голосов в этих границах может оказаться не- поправимым для судьбы многих миллионов русского населения. И создадутся напряженные зоны на будущее» [6, с. 358]. «Война и мир» Толстого и «Один день Ивана Денисовича» Солженицына посвящены судьбам человеческим на духовно-историческом перепутье: рус- ский характер выходит из испытаний наполеоновским нашествием и сталин- ским лагерем несломленным и сохранившим чистоту и ясность восприятия ак- сиологических представлений национального самосознания. Пьер Безухов, пус- товатый и никчемный светский баловень, метавшийся в поисках самого себя, которого отказалась принять Друбецкая после его высылки из Петербурга за шалости в компании Анатолем Курагиным и Долоховым, – всегда желанный в доме Ростовых: «<…> зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцевал. Зовите непременно, machѐre» (9;58). Толстой наделяет Рос- товых родовитостью как фактором их нравственно-духовной состоятельности среди других и в посвящении себя другим. Пятнадцатилетний Петя принимает решение, поддержанное-таки на эмоциональном подъеме после встречи мос- ковского дворянства с Государем графом Ильей Андреевичем, идти на войну и детским ломающимся голосом сообщает об этом домочадцам: «<…> потому что я не могу <…> ничему учиться теперь, когда … <…> когда Отечество в опасности» (11;85). И доброволец Шухов (встал в строй 23 июня 1941 г.), пробиравшийся из вражеского плена к своим и оказавшийся в каторжном лаге- ре (спасший девочку в полыхающей Москве, Безухов схвачен как поджига- тель), не может понять, что вернувшиеся с войны мужики «живут дома, а рабо- тают на стороне» [7, с 28], ведь он в мыслях о доме и труде обретает свободу за колючей лагерной проволокой, потому что ощущает себя частью других, как и толстовские герои, неспособные противопоставить себя другим и отделиться в самозабвенном искушении мнимой исключительностью от них. Пьер, так и оставшийся Петром Кирилловичем, преодолевает соблазны ев- ропейской прагматики и выходит из плена чужеродных для национального самосознания масонских идей, когда в своей речи, после возвращения из-за границы вынужден был пообещать сомнительное всеобщее благоденствие, по- рожденное человеческим своеволием: «<…> надо бы учредить всеобщий вла- дычествующий образ правления, который распространялся бы над целым све- том <…> доставлению торжества добродетели над пороком» (10; 174). Во вре- мя Бородинского сражения, словно вместо боевого офицера – князя Андрея,