Наследие Л. Н. Толстого в парадигмах современной гуманитарной науки

131 мую возвышенную, чистую семейную жизнь» [2, с. 137]. И при этом добавляет: «Так все женятся, так и я женился…» [2, с. 145]. И опять перед нами – преслову- тая общепринятость как гарантия счастья. А Толстой как раз и стремился пока- зать общепринятое как заблуждение, способное привести человека к трагедии. Основным жанром Толстого в эти годы становится повесть, для которой характерен напряженный драматический, зачастую даже трагический, сюжет, наличие кризисных ситуаций близости героев к смерти, когда им не сразу, но все-таки открывается неправильность их жизни, взглядов и отношений, о ко- торой они прежде не задумывались. Так в 1884 году появляется повесть «За- писки сумасшедшего» (опубликована в 1912 году). Заглавие произведения вы- водит нас на Н. В. Гоголя, его знаменитую повесть с таким же названием. Но у Гоголя реализм усложнен явными проявлениями гротеска. У Толстого же реа- лизм отмечен глубоким психологизмом, погружением в такие бездны человече- ского сознания, какого, пожалуй, не было в более ранних произведениях писа- теля. Повесть не была завершена, хотя Толстой возвращался к ней и в после- дующие годы. В «Записках сумасшедшего» отразились личные переживания писателя: в сентябре 1869 года толстой ездил в Пензенскую губернию с целью покупки имения, остановился в городе Арзамасе, и о том состоянии, которое пережил тогда («арзамасский ужас» [2, с.459]), он так вспоминал позднее: «…я устал страшно, хотелось спать и ничего не болело. Но вдруг на меня нашла тос- ка, страх, ужас такие, каких я никогда не испытывал» [1, LXXXIII, с. 167]. Заночевавший на постоялом дворе герой повести вдруг просыпается от ох- ватившего его чувства тоски: «Зачем я сюда ехал. Куда я везу себя. От чего, ку- да я убегаю? – Я убегаю от чего-то страшного и не могу убежать. Я всегда с со- бою, и я-то и мучителен себе. Я, вот он, я весь тут. Ни пензенское, ни какое именье ничего не прибавит и не убавит мне. А я-то, я-то надоел себе, несносен, мучителен себе» [2, с. 47]. Герой испытывает отчаянный страх смерти: «Да, смерти. Она придет, она вот она, а ее не должно быть… Все существо мое чув- ствовало потребность, право на жизнь и вместе с тем совершающуюся смерть. И это внутренне раздирание было ужасно. Я попытался стряхнуть этот ужас» [2, с. 47]. Но «стряхнуть» его герою не удастся, о чем бы другом он ни пытался думать: «Жутко, страшно, кажется, что смерти страшно, а вспомнишь, подума- ешь о жизни, то умирающей жизни страшно … ни капли доброты я в себе не чувствовал, а только ровную, спокойную злобу на себя и на то, что меня сде- лало »[курсив наш. – Л. З. ] [2, с. 48]. Итак, то, что вначале герою показалось страхом смерти , на самом деле оказалось страхом жизни – прежней, той, которой он жил. При этом личные переживания героя явно связаны не только с моралью, этикой, но и социальным положением героя. Только тогда он отходит от мучительного состояния ужаса «за свою погибающую жизнь» [2, с. 48], когда понимает, что в основе его по- ступков лежит эгоистическое «барское» начало: «Я сказал, что не могу купить этого именья, потому что выгода наша будет основана на нищете и горе людей. Я сказал это, и вдруг меня просветила истина того, что я сказал. Главное – ис- тина того, что мужики так же хотят жить, как мы, что они люди – братья, сыны