ТОЛСТОВСКИЙ ЧТЕНИЯ. 2016

86 нако последняя надежда умирающей быстро рассеется, и больная ско- ро поймет, что «умереть» ей – «дома». И «слово «умереть», видимо, испугало ее… Рот больной вдруг детски изогнулся, и слезы полились из глаз» [Толстой, 1979, III, 60]. И та же трогательность, беззащит- ность героини вновь проступают перед читателем. «Мужик живет и умирает в Боге. Барыня – живет без Бога», – смело, и опять же вслед за Толстым, утверждает В. Заманская [Заман- ская, 2002, 74]. А мы позволим себе обратить внимание читателя на другое: «Боже мой! за что? – говорила она [больная. – Л.З. ], и слезы лились сильнее. Она долго и горячо молилась, но в груди так же было больно и тесно…» [Толстой, 1979, III. 63]. – Разве могут оставить кого- нибудь равнодушным эти страдания умирающей молодой еще женщи- ны? Даже природа, кажется, сочувствует этим страданиям: «В небе, в полях и по дороге было так же серо и пасмурно, и та же осенняя мгла» [Толстой, 1979, III, 63]. Вот она – возможно, против воли писа- теля в данном случае, – мысль о бесценности человеческой жизни, о трагичности смерти – любой. Толстой ставит в заслугу «мужику» среди прочего то, что он, в отличие от «барыни», боящейся смерти и плачущей, «умирает спо- койно»: «Больной ямщик остался в душной избе на печи и, не выкаш- лявшись, через силу перевернулся на другой бок и затих . <...> В избе до вечера приходили, уходили, обедали, – больного не было слышно [курсив наш. – Л.З. ]» [Толстой, 1979, III, 65]. Подобное «спокойствие» неудивительно: просто перед нами совершенно другой тип личности – человека, привыкшего к тяжелому физическому труду и никогда не задававшегося вопросом «за что?», в том числе и по поводу неумолимо надвигающейся смерти, поскольку задумываться вообще не привык, принимая все как должное, – вот почему и кухарке, с беспокойством спрашивающей, что с ним, он скажет спокойно, буднично: «Смерть моя пришла – вот что» [Толстой, 1979, III, 65]. И – по привычке – ни слез, ни сожаления. «Мужик живет и умирает в Боге» – позволим себе еще раз напомнить это утверждение В. Заманской. «Божественное» здесь разве что смирение, покорность перед лицом смерти, видимо, вообще свойственные натуре мужика. Больше всего споров и непонимания вызвала заключительная часть рассказа – смерть дерева. Толстой говорит о «красивой» смерти дерева, имея в виду его неспособность бояться, сожалеть и уж тем бо- лее лгать. Это вполне согласуется с такой чертой героев Толстого, как «непосредственная чистота нравственного чувства», о которой писал в свое время Н. Г. Чернышевский [Чернышевский, 1948, III, 427]. Со-