ТОЛСТОВСКИЙ ЧТЕНИЯ. 2016

228 китина, С. Д. Дрожжина. А в XX в. – пейзажные зарисовки В. П. Астафье- ва, В. Н. Крупина, В. И. Белова, В. Г. Распутина. Приведем для сравнения отрывок из главы «Капля» повествования в рассказах В. П. Астафьева «Царь-рыба». Здесь несомненны толстовский языковые традиции: Я оглянулся и от серебристого крапа, невдали переходящего в сплошное сияние, зажмурил глаза. Сердце мое трепыхнулось и об- мерло от радости: на каждом листке, на каждой хвоинке, травке, в венцах соцветий, на дудках дедюлек, на лапах пихтарников, на необ- горелыми концами высунувшихся из костра дровах, на одежде, на су- хостоинах и на живых стволах деревьев, даже на сапогах спящих р е- бят мерцали, светились, играли капли, и каждая роняла крошечную блестку света, но, слившись вместе, эти блестки заливали сиянием торжествующей жизни все вокруг… [Астафьев, 1984, 56]. Один из отличительных композиционных признаков «Второй русской книги для чтения» Толстого – трагические финалы многих повествований. Когда в советское время из толстовских «Книг для чтения» делали разного рода сборники, в них никогда не включали подобного рода рассказы. Советские дидактисты словно бы боялись того катарсического эффекта, который наступает по прочтении подоб- ного рода рассказа. А, между тем, Толстой, конечно, понимал, что нельзя перегружать детскую психику восприятием трагического, но миновать или сознательно избегать его тоже не следует. Знаменитые слова некрасовского генерала из стихотворения «Размышление у па- радного подъезда»: «Знаете зрелищем горя, печали // Детское сердце грешно возмущать…» – Толстой не принимал так же, как и Некрасов. Но в своих «Книгах для чтения» он имел для этого неоценимое под- спорье в виде народного (простонародного) мировоззрения, которое старался воспроизводить максимально точно. Народ не равнодушен, но спокойно ровен в восприятии неизбежности смерти, возможности внезапной гибели, несчастного случая и т.д. – от судьбы не уйдешь. При этом важна та память, которую оставит по себе человек или дру- гое живое существо, наделенное душой. И если это добрая память, то трагизм гибели такого существа смягчается мыслью об оставленном в мире свете. Таков щенок Дружка в были «Бешеная собака», Лев – в были «Лев и собачка», воробей Живчик – в рассказе «Как тетушка рассказывала, как у нее был ручной воробей Живчик». При этом Толстой далек от прекраснодушия и показывает, что гибель может наступить от глупости, по недомыслию. Такая гибель не оставляет чувства трагизма, – скорее, недоумения, сожаления о неле- пом распоряжении своей жизнью. Гибель часто показывается Толстым