ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 2014

91 евском, Горьком. С Горьким сравнения особенно красноречивы. У ху- дожников, конечно же, очень много отличий, но главное состоит в том, что Толстой для Пришвина – «религиозный писатель», а Горький дав- но «просто покончил с Богом». Сравнивая «Детство» Льва Толстого и одноименное автобиографическое произведение Горького, Пришвин весьма нелицеприятно высказывается о последнем: «Как писатель он равен только Левитову, а поклонники превоз- носят до Толстого – сознает ли он это? Его “Детство” – произведение монотонное, хотя и прекрасно написанное, в нем весь пейзаж по земле и нет вовсе неба . В сравнении с Толстовским “Детством” так: вертится крыло ветряной мельницы, то земли захватит зеленой, то синего неба – Толстой. А у Горького мельница вертится на вертикальной оси, как молотильный привод, не поднимаясь от земли. Написано прекрасно, а целых шестьдесят страниц не мог дочитать. Перевешивает обстанов- ка, а не личность, и деревянит читателя [Курсив мой. – Н. Б. ]» [3, 181]. Толстой, как никто другой, близок «органическому целостному процессу жизни», центром которой «есть Бог»: «Бог – это сердцевина мира, которая идет со мной: все великие произведения Достоевского, Толстого и др. … написаны в отношении к этой сердцевине» [6, 344]. Вместе с тем Толстой выбирает для себя «общий путь всех русских больших писателей – «…выйти из сферы искусства к чему-то более важному для человека» [1, 141–142]. Толстой, Гоголь «отказываются от своей художественной песни», отказываются от себя как художника и уходят в мораль, религию… Для писателя, утверждает Пришвин, это «дело безнадежное», «… это происходит оттого, что посредством ху- дожества, кажется, нельзя сказать всего. Вот в этом-то и ошибка, по- тому что «всего» сказать невозможно никакими средствами» [1, 142]. Художник должен «отработать» свой талант, понять, почувствовать глубину и красоту мира, потому что «дар видеть красоту мира есть дар, который надо умножить путем творчества, в этом даре заключает- ся способность давать вещам качества, создавать перемены и различия, тут сила первого взгляда, родственное внимание, любовь различаю- щая» [11, 390]. Может быть, в том числе и поэтому Пришвин не вос- принимает Толстого моралиста, ему «неприятно читать у Толстого моральные поучения и рассуждения» [6, 286]. Не принимает он и Толстого еретика, который «тяжеловесно кокет- ничая какой-то слоновой силой, выкроил из Евангелия непереваримую кувалду, в которой Иоанново Слово называется «разумением» [4, 178]. Не религия убила художника в Толстом, – утверждает Пришвин, – а то «надменное самолюбивое гордое существо, которое вырастает