ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 2014

298 мотивов и композиционных приемов, прямое цитирование библейско- го текста и многое другое), легко поддаются «встраиванию» в логику и типологического сходства (хотя, разумеется, отнюдь не исчерпывают его), и сознательной ориентации автора. Проблема жанрового своеобразия «Войны и мира» не может быть решена вне вопросов сближения «Войны и мира» на идейном уровне с восточной религиозной философией, например, с китайским «Дао дэ цзин», предлагающим «недеяние», с парадоксальным буддийским коа- ном, с парадоксальной же «Бхагавадгитой» как учением о «незаинте- ресованном деянии». Глубокая апорийно-притчевая основа «Войны и мира» связана с общими особенностями сакральных текстов, свойст- венной им многоуровневостью, парадоксальностью, иносказательностью, даже криптографичностью (это характерно и для Библии, и для «Дхаммапады», и для «Дао дэ цзин», и для «Бхагавадгиты»). И так же, как в сакральных текстах, эта парадоксальность и иносказательность в «Войне и мире» соседствует с гомилетическими и гимническими структурами и даже с афористическими прямыми поучениями. На наш взгляд, «Война и мир» в своей идейной структуре обна- руживает и сходство с волшебной сказкой: герой (или героиня), «не подающий надежд» (по терминологии Е. М. Мелетинского), становит- ся победителем, женится на принцессе (выходит замуж за принца) и т. д. В «Войне и мире» эта модель реализуется не только в судьбе отдельных героев (например, княжны Марьи), но и на уровне изобра- жения исторического пути всей России (Толстой, как известно, считал, что нельзя сосредоточиться на победе 1812-го года, не описав пора- жений 1805-го). Разговор о жанре «Войны и мира» требует также рассмотрения функции отсылок к античной апории (об Ахиллесе и черепахе), плу- тарховскому историческому парадоксу (о Муции Сцеволе), евангель- ской парадоксальной притче о талантах, упомянутой в «Эпилоге». Толстой включает в «Войну и мир» и свои, авторские парадоксы о яб- локе и мальчике, о паровозе и мужиках, и эти парадоксы призваны подчеркнуть тщетность поиска современной Толстому историографи- ей причинно-следственных связей в истории. Парадоксальны много- численные паремии в речи Платона Каратаева, в том числе и рассказ Каратаева о безвинно пострадавшем купце. Пословицы Каратаева объ- единяет общая им парадоксальная заостренность («червь капусту гло- же, а сам прежде того пропадае», «наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету», «положи, боже, камушком, подними калачиком» [Толстой, 1978–1985, т. 7, 52–53]).