ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 2014

293 Между тем жизнь Ивана Ильича пошла так, как, по его вере, должна была протекать жизнь: легко, приятно и прилично. Как по рас- писанию, вставал он в девять, пил кофе, читал газету, потом надевал вицмундир и ехал в суд. Его удовольствие составляли обеды, на кото- рые он звал важных светских дам и господ, и такое времяпровождение вполне устраивало его. Так шла жизнь своим чередом. Но теперь болезнь дает о себе знать: Иван Ильич иногда чувствует странный вкус во рту и боль в левой стороне живота. Со временем он стал все острее и острее чув- ствовать эту неприятность. Она раздражала его, и он стал вспыльчи- вым. Теперь постоянно у него дурное расположение духа. Обед, кото- рым раньше он так наслаждался, теперь ему не нравится, потому что принятие пищи причиняет ему боль в животе и неприятность во рту. По пустякам он начал кричать на жену, и они стали ссориться. Испор- тилась приятная и приличная атмосфера дома. В этом болезненном его положении жена жалела не мужа, а себя. «И чем больше она жалела себя, тем больше ненавидела мужа. Она стала желать, чтоб он умер, но не могла этого желать, потому что тогда не было бы жалованья. И это еще более раздражало ее против него. Она считала себя страшно не- счастной именно тем, что даже смерть его не могла спасти ее, и она раздражалась, скрывала это, и это скрытое раздражение ее усиливало его раздражение» [Толстой, 1982, 18]. Иван Ильич был на приемах у лучших врачей города. Но эти врачи даже не смогли поставить пра- вильного диагноза – был спор между блуждающей почкой и слепой кишкой. Придя домой, он стал рассказывать жене и дочери, но им не- когда было слушать эту скуку: они опаздывали в театр. Больной человек от своей жены услышал формальное утешение: «Ну, я очень рада, – сказала жена, – так теперь ты, смотри ж, принимай аккуратно лекарство. Дай рецепт, я пошлю Герасима в апте- ку. – И она пошла одеваться» [Толстой, 1982, 22]. Все окружающие и даже домашние (особенно жена и дочь) не со- чувствовали ему. А в суде «к нему приглядываются, как к человеку, имеющему скоро опростать место» [Толстой, 1982, 23]. Там он стал объектом шутки. «Иван Ильич остается один с сознанием того, что его жизнь отравлена» [Толстой, 1982, 24]. Больного мучают и огорчают равнодушие и отсутствие симпатии со стороны его близких и окру- жающих. Он приходит к суждению, что «и жить так на краю погибели надо было одному, без одного человека, который бы понял и пожалел его» [Толстой, 1982, 23]. Присутствие и формальные разговоры род- ных стали еще больше раздражать его.