ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 2014

252 логическими. Например, един в значении ‘один’, егда ‘когда’, прииде, приидет, употребление междометия ей! и глагола быти в форме 3 лица множественного числа настоящего времени: «  И цари седмь суть: пять их пало и един остался, другий еще прииде, не пришел, значит. И егда приидет, мало ему есть… значит, конец ему придет… понял?» [Толстой, 1957, 223]. Со Светлогубом раскольника сближает и наличие в его речи библейских реминисценций. Однако если источник таковых у Светлогуба – Евангелие, то у раскольника – Откровение Иоанна Бо- гослова: «И он [раскольник] постоянно читал эту таинственную книгу и всякую минуту ждал «грядущего», который не только воздаст каж- дому по делам его, но и откроет всю божескую истину людям» [Толс- той, 1957, 209]. Показательно, что фрагменты повести, где речь идет о Меженец- ком (представителе второго закона – закона человеческого), почти не содержат славянизмов. Все трое умирают. Но приятие смерти самими героями, как и от- ношение к ней, совершенно разное. Тот, кто познал истинную веру, чья религиозность не фальшивая, не притворная, умирает спокойно, принимая смерть и смиряясь с ее неизбежностью. Так умирает Светло- губ: «Смерть? Ну, так что же? Уйду. Да, это хорошо. Все хорошо»,– думает Светлогуб, чувствуя, как возвращается к нему то умиленно- торжественное состояние, в котором он был вчера. [Толстой, 1957, 208]. «Господи, помоги, помилуй меня!» – проговорил он. … обраще- ние это тотчас успокоило, укрепило его. [Толстой, 1957, 212] Дух его не противился смерти … [Толстой, 1957, 212]. «Старик раскольник умирал, и духовному взору его открылось все то, чего он так страстно искал и желал в продолжение всей своей жизни. … и в его душе и во всем мире, и он чувствовал великую ра- дость и успокоение». [Толстой, 1957, 226]. Меженецкий же, не будучи в силах понять Светлогуба и расколь- ника, верой своей считал террористическую деятельность, а соответст- венно, и смысл жизни видел только в этой деятельности. В тюрьме Меженецкий убеждается в том, что его «вера» не была понята и при- нята ни правительством, ни последователями, и, в сущности, была раз- рушена на корню, что то, что составляло смысл его жизни, никому не нужно. Такого разочарования перенести он не в силах, и нет того, что могло бы его утешить: «Невыносимая злоба, требующая проявления, жгла сердце Меженецкого. Он не мог сидеть на месте, не мог успоко- иться, не мог отогнать своих мыслей» [Толстой, 1957, 226]. Итог жизни Меженецкого – самоубийство.