ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 2014

210 В разделе «Образность» из лекций о Л. Толстом В. Набоков про- тивопоставляет морально-практические (вспомогательные) сравнения поэтическим: «Самое удивительное в стиле Толстого то, что какие бы сравнения, уподобления или метафоры он ни употреблял, большинст- во из них служит этическим, а не эстетическим целям» [Набоков, 1998, 282]. В образной парадигме ЧЕЛОВЕК – ЖИВОТНОЕ все сравнения и метафоры можно отнести к морально-практическим (см. многочис- ленные примеры выше). В парадигме ЧЕЛОВЕК – ЗВЕРЬ нахо- дим именно поэтические образы: развернутые генитивные метафоры и сравнения (1 и 2 фрагменты), метаморфозы (3 и 4): (1) Бешеный зверь ревности зарычал в своей конуре и хотел выскочить, но я бо- ялся этого зверя и запер его скорей (326); (2) Я был как зверь в клет- ке: то я вскакивал, подходил к окнам, то, шатаясь, начинал ходить, стараясь подогнать вагон…(330); (3) И я дал волю моей злобе – я сде- лался зверем , злым и хитрым зверем (333); (4) Я вступил в то со- стояние зверя или человека под влиянием физического возбуждения во время опасности… (335). Зверь концептуализируется как существо внутри человека: Как вспомню только про того зверя , который жил во мне тогда , ужас берет (318). Ср. еще контекст, где зверь употребля- ется как синоним животного, символизируя несдерживаемые никаки- ми условностями порывы чувственности: … я видел, что зверь , сидя- щий в них обоих , помимо всех условий положения и света, спросил: «Можно?» – и ответил: «О да, очень» (317). Так похоть и вожделение в картине мира Позднышева логически обусловливают проявления ненависти, злобы, жестокости, лютости – коннотаций зверя. Ср. еще зооморфное сравнение, гендерно окрашенное: В лице ее были страх и ненависть ко мне, к врагу, как у крысы … (336). Для Позднышева жена сначала объект вожделения, наслаждения, плотских утех (живот- ное), потом – причина страдания и объект ненависти, противник (зверь). Только увидав мертвое лицо жены в гробу, Позднышев пони- мает, что, убивая животное ( лошадь , с которой сняли узду; крысу , попавшую в мышеловку), он убил-таки человека. Как Позднышева поражает первое престо в «Крейцеровой сона- те», так и читателя поражает престо финала повести. Именно в фи- нальных главах возникают собственно художественные, поэтические образы и знаменитые толстовские детали, без которых немыслимо своеобразие его стиля, поскольку именно они образуют «неповтори- мую толстовскую мозаичную поэтику» [Вайль, Генис, 2011, 218]: про- тиводействие корсета, погружение ножа в мягкое, запах йодоформа, убийца без сапог, в одних чулках…