ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 1998

XXIV МЕЖДУНАРОДНЫЕ ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ текст. Редуцированный, он тем не менее постоянно напоминает о себе: «Я Вас не держу, - мог сказать он (думает Анна о Вронском)... Вернитесь. Если Вам нужны деньги, я дам Вам. Сколько нужно Вам рублей?» (часть седьмая, гл. 26). Авантюрный потенциал образа и ситуации под­ держивается, например, явной ассоциацией с «Саломеей» А. Ф. Вельтма- на. Ревность к Чарову («Я вижу, что Вам хочется куда-нибудь ехать; не сидится дома»), деспотическое требование «сверхъестественной любви», провоцирование немотивированной ссоры - все это резко напо­ минает о себе и в толстовском шедевре («Кто я? Развратная женщина. Камень на твоей шее»). Декораций «приюта» или «лазарета» здесь уже нет, но «приключения, почерпнутые из моря житейского», и у Толстого не лишены театрально-романной эффектности. Особенно любопытно влияние А. А. Бестужева-Марлинского («Фре­ гат "Надежда"») на сцену первой близости Анны и Вронского (часть вторая, гл. 11), в которой как бы оживают риторические эмоции Правина и Веры (любовь как «убийство», роковое слияние судеб «палача» и «жер­ твы» и т. п.). Напротив, Левин - скорее «стернианец» («Ночь на стоге сена» - свобода «на соломе»), а его бьющееся сердце («"О чем ты? Чего ты? Молчи, глупое", - обращался он к своему сердцу» - часть первая, гл. 9) - вполне романсово-цыганское («Чего тебе, глупое сердце?» - «Эле­ гии» Аполлона Григорьева, 1846). В перспективе это - хрестоматийная «есенинщина» («Глупое сердце, не бейся!»), вплоть до вполне литератур­ ного «сенокоса». Таким образом, Толстой активно вовлекает в контекст своего произведения достаточно «бульварные» (либо хорошо извест­ ные) традиции. Классик пишет «гениально» именно потому, что «просто хорошо» уже написано, хотя самим фактом рецепции он художественно реабили­ тирует и оживляет (либо консервирует) «забытые» литературные источ­ ники - сателлиты солирующего текста, в меру сил суфлирующие ему. «Страшный вопрос: что делать?» терзает раздвоившуюся Наташу Росто­ ву именно потому, что героиня Чернышевского слишком легко решает его для себя, а попытка Наташи бегства с Анатолем совершенно неожи­ данно ассоциируется с повестью Карамзина «Наталья, боярская дочь». «А шуба где? - сказал Долохов... Я слыхал, как увозят» - вся эта сцена, включая костюмы и декорации, нарочито «старорусская», стилизован­ ная. «Как ни трудно, уж велю всем молчать... Я скрою»,- произносит почтенная Марья Дмитриевна, явно пародируя женский хор грибо- едовской комедии. 36