ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 1998

Л. Н, ТОЛСТОЙ - ХУДОЖНИК в «незначительные моменты бегущего настоящего». Как и у Руссо, образ­ цом неотчужденного, истинного языка выступает у Толстого музыка. По сути дела, «Альберт» представляет собой развернутую попытку вер­ бализации того содержания, которое выражает своей музыкой гениальный скрипач. Если в «Люцерне» возможность такого перевода принимается как само собой разумеющееся (ср. в финале: «сказалось мне невольно»), то в «Альберте» она становится основной темой. В тексте «Альберта» миру музыки при помощи ряда риторических переходов приписывается статус абсолютной истины и более высокой реальности, чем испорченному повседневному миру, которому истина доступна только через «остановившиеся образы прошедшего», возникаю­ щие в сознании слушателей игры Альберта. Обычный язык, в том числе и язык повествователя, способен соприкоснуться со свободной от ритори­ ческого и социального отчуждения реальностью только через опосредо­ ванное описание этих образов. Однако последняя часть «Альберта» представляет собой прямое воспроизведение сознания бредящего музыканта, где исчезает темпораль­ ная дистанция. «Это было больше, чем действительность, это было дей­ ствительность и воспоминание»,-декларируется втексте. В своем видении Альберт играет лучшую музыку на скрипке «странного устройства»: ее необходимо просто прижимать к груди. Мелодия, льющаяся таким обра­ зом прямо из сердца, может быть прямо вербализована: метафоры типа «скрипка говорила» переполняют текст. Однако то, что она говорит («он лучший и счастливейший»), представляет собой всего лишь цитату из речи художника Петрова, которая, как это наглядно показано в тексте, всецело принадлежит низкому миру испорченного повседневного языка, в кото­ рый. среди прочего, входят и романтические штампы. Музыка Альберта оказывается зависимой от денатурализованного языка «бегущего на­ стоящего», подчиненного власти стереотипов. Поэтому соединение с воз­ любленной, немыслимое в реальном мире из-за разделяющей их соци­ альной дистанции, оказывается возможно только ценой полного разрыва с жизнью: «он чувствовал, что то невыразимое счастье, которым он наслаждался в настоящую минуту, прошло и никогда не воротится». Таким образом, в «Альберте» демонстрируется фигуративная при­ рода всех функционирующих в тексте категорий. Так же, как и в текстах Руссо, в толстовском рассказе музыка оказывается зависима от системы риторических отношений, разрушающих ее непосредственную связь с природными страстями. Традиционное восприятие рассказа как художе­ ственной неудачи вполне закономерно, поскольку «Альберт» и представ­ 11