ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 1998. Ч.2

никновение среды и личности в них настолько интенсивно и велико, что типологию повествования приходится устанавливать с учетом осо­ бенностей каждой повести (те самые «поправки»!). Как эпический писатель Толстой воссоздавал жизнь в объективиро­ ванной форме. Но в одном случае ради объективности целого авторское начало как бы отступало, исчезало в объекте, повествователь всецело погружался в раскрываемый мир. Такой тип повествования характерен для повести «Казаки». В другом случае Толстой может нарушить условия, предъявляемые Гегелем к традиционному эпосу: не вступать в субъек­ тивную связь с изображаемым ни по линии сюжета, ни повествователь­ но. Скажем, если в «Крейцеровой сонате» повествователь - (условный) рассказчик (от 1 л. мн. ч.) не вмешивается в объективный ход событий, о которых рассказывает Позднышев, то автор включается в субъективную связь с изображаемым с точки зрения повествования - иногда косвенно (посредством семантической экспрессивности или интонационно-син­ таксического строя речи героев), а чаще откровенно (эпиграф, диалоги­ ческие реплики повествователя - (условного) рассказчика) - и каждый раз определенно высказывает свое отношение к изображаемому. В третьем случае «повествователь Толстой» может, сохраняя роль объективного рассказчика, включиться в субъективную связь с изображением с точки зрения сюжета. В этом случае факты действительности, под видом объек­ тивности, предстанут перед нами в переосмысленной, преображенной форме как средство, как «стройматериал» для выражения тех или иных представлений автора и означая уже не только то, чем они являются на самом деле, но и нечто большее (двуплановость сюжета). Классичес­ кий пример такого трансформативного (от лат. «преобразовывать») по­ вествования мы находим в «Детстве», «Отрочестве», «Юности». Авторское начало в повести должно выступать не как чисто «субъ­ ективное чувство и чисто индивидуальная рефлексия» (Гегель), а как нечто более или менее значимое. Наверное, не случайно более ярко выра­ женного субъективного чувства, чем в автобиографической трилогии да в «Крейцеровой сонате», в толстовской повести мы больше не встре­ тим. Наполненные «чисто индивидуальной рефлексией» замыслы повес­ тей «Мать», «Записки сумасшедшего» и «Посмертные записки старца Федора Кузмича», наверное, и по этой причине у Толстого не состоялись. Повесть - по преимуществу жанр реалистической литературы. Об этом не раз и не случайно говорил В. Г. Белинский, связывая ее судь­ бы с судьбами реализма. Достоверность изображения в русской повести, идущая от древнерусской повести, сочетается в ней с меньшей, чем у ро­ мана или рассказа, зависимостью от метода литературы, и от предмета 36