ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 1998. Ч.2

Провидя вторжение в искусство грубой материи, вглядываясь в возможности новой эстетики, ощущая ее разлад с традиционной культурой, Толстой не столько даже ратует за ее одухотворение эмоционально-нравственной энергией, сколько стремится связать бытие «среднего» человека с его высшим предназначением на земле. «Вчера ходил по улицам,- записывает он в дневнике (10 апреля 1895 г.),- и смот­ рел на лица: редкое не отравленное алкоголем, никотином и сифилисом лицо. Ужасно жалко и обидно бессилие, когда так ясно спасение. Бараны прыгают в воду, а ты стоишь отмахиваешь, а они все так же прыгают, и представляется, что они-то делают дело, а ты мешаешь им» [8]. Вслед за Киркегором [9] мы можем выделить три стадии существо­ вания телесности в концепции JI.Толстого: этическая, эстетическая и религиозная. Именно эти подходы выглядят на фоне классических гуманитарных традиций хотя и дерзко язычески, но вместе с тем орга­ нично для экстрокорпорального (внетелесного) существования русской литературы XIX в. Однако на исходе второго тысячелетия эти три подхода, являющие­ ся основой гуманистической позиции художника, трансформировались в свою противоположность: аморальную, неэстетическую и атеисти­ ческую трактовку тела, запечатленную в искусстве, в философии, в идеологии нового времени. Но настаивать не могу. Каковы пути преодо­ ления этих кризисных тенденций? J1. Толстой утверждал, что «искусство есть человеческая деятельность, имеющая целью передавать людям те высшие и лучшие чувства, до которых дожили люди» [10]. Среди этих чувств прежде всего принято называть знаменитую просветительскую триаду «Добро, Красота и Истина», однако Л. Толстой, анализируя эти понятия на предмет соотнесения их с целью и запросами человеческого существования, подчеркивает, что лишь добро является высшей и вечной целью, а красота и истина субъективны, изменчивы и чаще всего расхо­ дятся с добром, олицетворяющим Бога. Это принципиальное расхождение между красивым и добрым привело к искусству для наслаждения, считал Толстой, порождающему новые, неизвестные прежним высоким произве­ дениям чувства, но они «ничтожны и несложны: чувство гордости, половая похоть и чувство тоски жизни» [11]. Если мы обратимся к экзистенциальной проблематике современ­ ного искусства, то увидим, что уходящий век лишь развил то, что так емко охарактеризовал Толстой, добавив незначительные модификации названных им основных чувств: тошноты (Жан-Поль Сартр. Тошнота, 1938), более универсального и всеобъемлющего чувства скуки (Альберто Моравиа. Скука, 1960), «невыносимой легкости бытия» (одноименный 188