ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 1998. Ч.2

ского воинства может служить фигура командира роты Лисинковского. Для него национальная культура русского народа ассоциируется со сре­ дой матерного слова, и свое общение с солдатами он строит при помощи мата, надеясь бранью зажечь в них дух воинской доблести. «Ребята! смотри, молодцами у меня! С ружей не палить, а штыками... Когда я крикну «ура!» за мной и не отставать... Дружней, главное дело... покажем себя, не ударим лицом в грязь, а, ребята? За царя, за батюшку! - говорил он, пересыпая свои слова ругательствами (курсив мой,- Т. JI.) и ужасно раз­ махивая руками» (67). В поведении Лисинковского Толстой запечатлел хотя и гротескный, но тем не менее вполне реальный тип русского храбреца. Это сразу же замечают находящиеся рядом:«Какой он храбрый!» - говорит о нем Пест. «"Да, как в дело, всегда - мертвецки",- отвечал юнкер» (63). Так откры­ вается характерный изъян русского удальства, подкрепляющий догадку о безрассудстве большинства решений воинских командиров. Страх смерти, свойственный всему живому, и тем более человеку, можно либо преодолеть за счет глубокого духовного возмущения против неприятеля, вследствие острой душевной боли от попрания врагом священных симво­ лов народной жизни, либо же, когда таковых нет, заглушить пьяным безумием. «Бомбами пускать! сук[ин] сын»,- продолжал выкрикивать возбужденный Лисинковский. «Дай только добраться, тогда попробуешь штыка трехгранного русского, проклятый!» (68). Он «заговорил... так громко, что батальонный командир должен был приказать ему молчать и не шуметь так много» (68). Этот ротный командир погиб как герой - на поле брани: он был ранен впереди роты, бросившись в атаку со шты­ ком, и, принимая русского юнкера за француза, схватил его за ногу и сва­ лил на землю. Он не только сам гибнет, но едва не губит из-за плохой ориентации своего соратника. Так бессознательное отторжение различными слоями русского об­ щества чистоты русского слова оказывается на практике отторжением собственной культуры, отрицанием собственного духовного потенциала, подготавливая тем самым трагический финал Севастопольской эпопеи русского героизма. Слепое преклонение перед Европой оборачивается непроизвольным предательством самих себя, отказом от собственного интеллектуального усилия, расщеплением своей духовной сути, духов­ ным отщепенством. И внимательный взгляд Толстого подметил это отсут­ ствие смыслового единения в русском обществе, увидел радикальную расщепленность русского самосознания, разорванного в своих культу­ рологических устремлениях между символическими ликами собствен­ ного и чужого духа, и точно обозначил смещенность массовой русской 13