ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 1998. Ч.2

парадоксы. Прямые выводы разума ошибочны, нелепые выводы опыта - безошибочны» [31], что «разум выражает законы необходимости, т. е. самого себя. Сущность выразима только искусством, тоже сущнос­ тью. И поэтому не бывает разумного искусства» [32], Толстой, наверное, должен был острейшим образом осознать собственное одиночество «в мире идей». Ведь ни одна не могла выдержать проверок художест­ венной «диалектикой». Сомнения, противоречия преследовали Толстого постоянно. Даже вера его все время сопровождалась колебаниями. Толстой, как выразил­ ся В. Шкловский, «...заклинал ее, повторяя одни и те же слова, но никогда не преодолел до конца сомнений» [33]. Отрицание литературы и искусства, морализаторство, проповеди - все это следствие своего рода «гамлетовских» противоречий, «гамле­ товского» одиночества, состояния души. Горький писал 4 воспоминани­ ях: «Я глубоко уверен, что помимо всего, о чем он говорит, есть много такого, о чем он всегда молчит... мне оно кажется чем-то вроде "отрица­ ния всех утверждений" - глубочайшим и злейшим нигилизмом, кото­ рый вырос на почве бесконечного, ничем не устранимого одиночества и отчаяния, вероятно, никем до этого человека не испытанного с такой страшной ясностью» [34]. Тяготение Толстого к некоему надличному идеалу существования (чертополох, раздавленный колесом, но продолжающий жить, из «Хад­ жи Мурата»; дуб из «Войны и мира»; смерть мужика и дерева в расска­ зе «Три смерти»), стремление к «роевому» началу —это стремление разделенного сознания к целостности («Где я? Страдание в раздвоении, и от этого отчаяние и самоубийство» [35]), стремление уйти от изма­ тывающих противоречий и их фиксации, растворившись в гармонии со всем миром. Это стремление отчетливо проявилось в трактате «Что такое искус­ ство?». Говоря о «заразительности» настоящего творения художника, о том, что она уничтожает разделение между воспринимающим и твор­ цом, Толстой видел в этой «заразительности» освобождение личности от своего одиночества, путь к слиянию личности с другими. В этом и заключалась для него главная привлекательная сила и свойство искус­ ства. «Я, помню, видел представление Гамлета Росси, и самая трагедия и актер, игравший главную роль, считаются нашими критиками послед­ ним словом драматического искусства... А между тем я все время испы­ тывал и от самого содержания драмы, и от представления то особенное страдание, которое производят фальшивые подобия произведений ис­ кусства. И недавно я прочел рассказ о театре у дикого народа, вогулов. 128