ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 1998. Ч.2

С ранних лет занимался Толстой этой работой самонаблюдения и самовоспитания, следил за каждым движением своей мысли, за каж­ дым действием. Эти юношеские дневники и послужили, как известно, лабораторией его «диалектики души». Заключительные страницы расска­ за «Люцерн» являются как бы программным изложением толстовской философии: «Ежели бы только человек выучился не судить и не мыс­ лить резко и положительно и не давать ответы на вопросы, данные ему только для того, чтобы они вечно оставались вопросами! Ежели бы он понял, что всякая мысль и ложна и справедлива! Ложна односторон­ ностью, по невозможности человека обнять всей истины, и справедлива по выражению одной стороны человеческих стремлений. Сделали себе подразделения в этом движущемся, бесконечном, бесконечно переме­ шанном хаосе добра и зла, провели воображаемые черты по этому морю и ждут, что море так и разделится... У кого в душе так непоколеби­ мо это мерило добра и зла, чтобы он мог мерить им бегущие запутан­ ные факты?.. И кто видел такое состояние, в котором бы не было добра и зла вместе?» [26]. Трудно поверить, но тот же самый человек будет потом требовать от Гамлета шекспировского соответствия Амлету из средневековой скан­ динавской легенды, где его личность «...вполне понятна: он возмущен делом дяди и матери, хочет отомстить им, но боится, чтобы дядя не убил его так же, как отца, и для этого притворяется сумасшедшим, желая выждать... Дядя же и мать, боясь его, хотят допытаться, притворя­ ется ли он или точно сумасшедший, и подсылают ему девушку, кото­ рую он любил. Он выдерживает характер, потом видится один на один с матерью, убивает подслушивающего придворного и обличает мать. Потом его отправляют в Англию. Он подменяет письма и, возвратив­ шись из Англии, мстит своим врагам, сжигая их всех» [27]. Думается, что у Толстого в нападках на Шекспира можно обнару­ жить парадоксальную особенность. Это была, в какой-то мере, попытка уйти о т противоречий собственного сознания, рефлектирующего, ис­ томленного годами сомнений, вопросов, выводов и их отрицания. «Все художники настоящие только потому художники, что им есть что писать, что они умеют писать и что у них есть способность писать и в одно и то же время читать или смотреть и самым строгим судом судить, себя...» [28] Толстовский «путь внутрь» был тернист и нелегок. В «...бесконеч­ ном лабиринте сцеплений, в котором и состоит сущность искусства...» [29], открывалась Толстому «...бессмысленность отыскивания мыслей в художественном произведении...» [30]. Провозгласив, что «все истины 127