ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 1998. Ч.2

Разве не в этом противоречии секрет поразительного универсализ­ ма Гамлета? Разве не в нем секрет такого разнообразия истолкований? Именно в этой открытости для воспринимающего читательского созна­ ния, когда каждый может найти в Гамлете что-то свое и это «свое» не исчерпает всю глубину образа в каком-либо определении (вспомним тютчевское «Мысль изреченная есть ложь»), и заключена вечная жизнь и сила искусства. Живительное многообразие жизни ускользает от умо­ зрительных дефиниций. Противоречие, неясность, загадка должны быть присущи произведению, которое «имеет в виду не какую-нибудь задачу, но жизнь, а в этой истории души много такого, что ускользает от всякого исследователя»,-писал о «Гамлете» Дауден [23]. Рассматривая вопрос о поэтике противоречия в «Гамлете», нельзя отделаться от ощущения, что сама суть «гамлетизма» - противоречие, раздвоенность сознания - проявляется уже на уровне построения произведения, является его скрытым механизмом. Шекспировский «театр в театре» обнаруживает в таком случае соответствие со структу­ рой «автор - произведений*. Гамлет при помощи пьесы, сыгранной при дворе актерами, проверяет короля, тем самым Гамлет становится как бы на место автора, становится режиссером спектакля. Эта особенность «гамлетического» восприятия мира усилилась у Печорина, он неоднократно выступает в роли постановщика жизнен­ ных ситуаций (комедийных и трагедийных одновременно). И именно Печорину принадлежит мысль о рефлексии как о высшем состоянии самопознания: «...душа, страдая и наслаждаясь, дает себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно... лелеет и наказывает себя как лю­ бимого ребенка, только в этом высшем состоянии самопознания чело­ век может оценить правосудие Божие» [24]. Все это неизбежно наводит на мысль о «гамлетической» рефлексии как о неизбежном состоянии исследователя человеческого сознания. «Искусство есть микроскоп, который наводит художник на тайны своей души и показывает эти общие всем тайны людям» [25],- писал Толстой в дневнике 17-го мая 1896 г. Получается, что чем глубже заглянуть внутрь себя, тем ближе можно подойти к общечеловеческим основам. А чем общее, тем неуловимее, противоречивее. Есть ли более достойная и реальная задача для художника, чем отражать вечную неисповеди- мость человеческой души? Именно поэтому Гамлет остается особенно близок сознанию именно творческому, когда объективность изображе­ ния внутреннего мира героев достигается годами беспощадного самоана­ лиза и «дневниковой» практики. Не случайно так остро почувствовали в XIX веке родство с Гамлетом русские писатели, критики. 126