ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 1998. Ч.1

любовь кистине создает мудрецов, благодетелей человечества. Любовь к родине разделяет народы, питает национальную ненависть и подчас оде­ вает землю в траур, любовь к истине распространяет свет знания, создает духовные наслаждения, приближает людей к божеству. Не через родину, а через истину' ведет путь на небо. Правда, мы, русские, всегда мало интересовались тем, что истина и что ложь...» [2]. Разумеется, горестные выводы Чаадаева уникальны именно лишь как выражение системы взглядов. Сам по себе нравственный максима­ лизм мыслителя вплоть до «преувеличений», его «язвительная филиппи­ ка» имели в основе то же общественное настроение, которое (в разное время и по-разному) владело Грибоедовым, Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем (как автором «Ревизора» и «Мертвых душ») и другими совре­ менниками философа и которое было основой «странной» и «ненавидя­ щей» любви к своей отчизне. В конце концов, Чаадаев не более резок, чем великий поэт, назвавший свою родину «немытой Россией», страной рабов, господ, голубых мундиров и послушного им народа (а были в ли­ тературе того времени суждения и более резкие). Проблема «Толстой и Чаадаев», на наш взгляд, в современной науке разработана поверхностно, на уровне констатации немногочисленных откликов и биографических фактов, которые сводятся к следующему. Толстой был троюродным племянником Чаадаева, но не был знаком с ним и даже не знал об этом родстве. Его идеи стали известны Толстому лишь в конце жизни через В. В. Стасова [3]. Работая над книгой о Чаадаеве, критик ознакомил с частью своей работы Толстого, который почувство­ вал близкого по духу религиозного мыслителя и нашел, что взгляды на искусство Чаадаева и его собственные очень близки друг другу [4]. В седьмом «Философическом письме», оценивая античное искусст­ во, Чаадаев писал: «Все, что есть материального в человеке, было идеали­ зировано, возвеличено, обожествлено; естественный и законный порядок был извращен; то, что по своему происхождению должно было занимать низшую сферу духовного бытия, было возведено на уровень высших помыслов человека; действие чувств наумбыло усилено до бесконечности, и великая разграничительная черта, отделяющая в разуме божественное от человеческого, была нарушена. Отсюда хаотическое смешение всех нравственных элементов» (127). Толстой по этому поводу заметил (в письме к Стасову от 24 декаб­ ря 1905 г.): «Письма Чаадаева очень интересны, и место, которое вы вы­ писали, очень мне по сердцу. Он смотрел так правильно на греческое искусство, потому что был религиозный человек. Если я так же смотрю на греческое искусство, то думаю, что по той же причине» (75-76. 68). 98