ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 1998. Ч.1

или ежели люди делают это сумасшествие, то они совсем не разумные создания, как у нас почему-то принято думать» (4, 19). В картинах и описаниях Толстого нет ничего, что оправдывало бы кровавую бойню патриотическими соображениями. Казенно-патриоти­ ческие словечки о долге, о брани за веру, престол и отечество выделе­ ны в рассказе ироническим курсивом, выглядят фальшиво перед лицом смерти. Офицеры, от прапорщика до полковника, люди разные, с обыкно­ венными житейскими потребностями и стремлениями, озабочены не столько памятью о долге, сколько суетным тщеславием и корыстными интересами, и нет у Толстого ни одной сцены, ни одной фразы, которые Подтвердили бы, что их участие в войне - служение, а не обыкновенная служба, на которой каждый стремится, во-первых, уцелеть, во-вторых, побольше выгадать для себя: «Калугин, князь Гальцин и какой-то полков­ ник ходили под руки у павильона и говорили о вчерашнем деле. Главною путеводительною нитью разговора, как это всегда бывает в подобных случаях, было не самое дело, а то участие, которое принимал, и храбрость, которую выказал рассказывающий в деле. Лица и звук их голосов имели серьезное, почти печальное выражение, как будто потери вчерашнего дня сильно трогали и огорчали каждого, но, сказать по правде, так как никто из них не потерял очень близкого человека (да и бывают ли в военном быту очень близкие люди?), это выражение печали было выражение офи­ циальное, которое они только считали обязанностью выказывать. Напротив, Калугин и полковник были бы готовы каждый день видеть такое дело, с тем, чтобы только каждый раз получать золотую саблю и генерал-майо­ ра, несмотря на то, что они были прекрасные люди. Я люблю, когда назы­ вают извергом какого-нибудь завоевателя, для своего честолюбия губящего миллионы. Да спросите по совести прапорщика Петрушова и подпоручи­ ка Антонова и т. д., всякий из них маленький Наполеон, маленький изверг и сейчас готов затеять сражение, убить человек сотню для того только, чтоб получить лишнюю звездочку или треть жалования» (4, 53). Перед жестокой правдой, которую содержат эти наблюдения над обыкновенным человеком на войне, мысль повествователя останавли­ вается в тяжелом раздумье: «Может, не надо было говорить этого. Может быть, то, что я сказал, принадлежит к одной из тех злых истин, которые бессознательно таясь в душе каждого, не должны быть выска­ зываемы, чтобы не сделаться вредными, как осадок вина, который не надо взбалтывать, чтобы не портить его. Где выражение зла, которого должно избегать? Где выражение добра, которому должно подражать в этой повести? Кто злодей, кто ге­ рой его? Все хороши и все дурны. 100