ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 1995

это диалог с воображаемым собеседником, оппонентом - литерато­ ром, ученым, мудрецом, обывателем, дьяволом, с богом, наконец. Или иначе: вступая в диалог с самим собой, художник перевоплоща­ ется, выступает в разных ролях, в разных ипостасях. Адекватные состоянию раздвоенности, диалоги «Исповеди» определяют внутрен­ нюю динамику всего произведения, не дают писателю застыть на «мертвой» точке назидающего проповедника. С помощью диалогов Толстой вводит в текст трактата большой пласт мировой культуры, подключает художественный опыт всех времен и народов в процесс осмысления кризисного момента собственной жизни. Диалогическая стихия доминирует в «Исповеди» над монологической, так как не- прекращающийся процесс «отыскания бога» —это одновременно и процесс нравственного прозрения, и момент творческою самоанали­ за, и выработка новых художественных форм. Воплощенное в «Испо­ веди» творческое сознание Толстого находит свое дальнейшее претворение в разнообразных формах позднего периода творчества. Е.С.Себежко Калуга «НЕСЛЫХАННАЯ ПРОСТОТА» ПРИТЧИ: НАРОДНЫЕ РАССКАЗЫ Л.Н.ТОЛСТОГО Обращение Л.Н.Толстого к народным рассказам обычно связыва­ ют с двумя причинами - активной педагогической деятельностью писателя и отработкой им новых приемов для дальнейшего творчест­ ва. Не оспаривая справедливости этих утверждений, хотелось бы рас­ смотреть эти рассказы не только изнутри, как факт творческой биографии Толстого, но и извне - на определенном культурно-исто­ рическом фоне. С конца XIX века в Европе существенно меняется культурная ориентация - человек и окружающий его мир подвергаются серьезно­ му переосмыслению. Массовое сознание начинает рассматриваться в качестве универсального вместилища человеческого опыта. Обостря­ ется интерес к тайнам бытия, смыслу жизни и смерти, внеисторичес- ким категориям пространства и времени. В живописи это прояв­ ляется в обращении мастеров европейского авангарда к примитивиз­ му, в литературе - к широкому использованию притчевых форм по­ вествования. В своей классической форме притча, с ее жесткой внутренней структурой, к концу XIX века практически перестает существовать как жанр, превращаясь в художественный прием. Место этического абсолюта средневековой притчи теперь занимает установка автора, абсолютизирующего свою субъективную позицию. 42