Гуманитарные ведомости. Вып. 2(54) 2025 г

110 Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 2 (54), июль 2025 г. кладбище человеческих если и не судеб, то эмоций, чувств, переживаний ‒ всего того, что было живым, животрепещущим, актуальным, но застыло в своем движении окаменевшей лавой несбывшегося. Эта подавляющая картина у Мелвилла не реконструируется и даже не является фоном, а дана одним кадром, только словами о том, в каком отделе работал писец. А потому Бартлби так болезненно реагирует на каждую попытку своего перемещения даже в узком пространстве профессионального локуса: он просит не беспокоить его, поскольку он давно «спокоен», он социальный, то есть «живой мертвец» ‒ новый тип оксюморонного героя, подмеченный гениальным мастером. В каждой попытке извлечь его из ноуменального мира Бартлби видит собственное светопреставление и пытается его отклонить. Можно предположить, что Бартлби, подобно героям Достоевского, стал жертвой идеи. Возможно, это мысль о Ничто, мысль об утрате смысла перед лицом смерти ‒ бессмыслия. Тогда трактовка «Писца Бартлби» приобретает оттенок процессуально растянутого суицида. И здесь ‒ возможность психопатологического анализа, фрейдистского характера методов и подходов, и выводов. Но возможен и сугубо этический подход, основанной на разделении пластов морали и нравственности. При довольно упрощенном дефинитивном подходе мы за нравственностью оставляем сферу нравов, привычных установок, обычаев, традиций, тогда как «мораль» в контрастном отношении будет, здесь, акцентировать свободную, социальную и личностную обусловленность тех ценностей, которые помещаются в пространство добра и зла. При этом отметим, что некая этическая схема, как бы наброшенная на текст, может иметь более сложные и аналитические оправданные, обоснованные варианты. Но последнее потребовало бы более специального и кропотливого исследования, за которым, может быть, не так четко стали бы видны контуры целого. Во всяком случае, перспектива решения данной задачи явно дает о себе знать. Предварительно же отметим следующие этические слои текста. Начнем с самого очевидного: это оценочная позиция «коллектива», вернее ‒ коллег Бартлби по работе в конторе ‒ Кусачки, Индюка и Имбирного пряника. Их реакция на необычное поведение нового переписчика бумаг не отличается глубиной рефлексии. Она дана непосредственно. Свои клички сослуживцы сами дали друг другу. Индюк ‒ англичанин, около 60 лет. Это опытный клерк, чье поведение резко контрастировало дообеденным и послеобеденным типом. Если в первой половине дня он представлял собой «самого короткого и почтительного» человека, то после, во второй половине дня, это было «буйное поведение», хуже всего ‒ по субботам [4, с. 30]. «Другой мой клерк, Кусачка, ‒ повествует рассказчик, ‒ был молодой человек лет двадцати пяти, довольно- таки пиратского вида, с желтым лицом и бородой [4, с. 31]. По мнению хозяина конторы, он находится во власти двух сил ‒ честолюбия и несварения желудка. Раздражительность и «спиртуозный нрав» (без каких-либо вливаний, а просто ‒