Гуманитарные ведомости. Вып. 2(54) 2025 г

109 Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 2 (54), июль 2025 г. гораздо более. И это ощущение приходит по мере погружения в смысловые слои Мелвилловского шедевра. В этой связи обратим внимание на некоторые детали, которые на первый взгляд могут пройти незамеченными. Вот, например, сцена, которую мы склонны понимать, как кульминацию всего идейно-нравственного каркаса произведения. Суть дела заключается в том, что Бартлби не только отказывается считывать текст, но отказывается и от главной своей служебной деятельности ‒ переписывания бумаг. Из окна клерка открывался «вид» сна глухую стену, и Бартлби, ничего не делая, стоял упершись в нее взглядом. На вопрос хозяина конторы, почему он не занимается переписыванием, был ответ: Бартлби решил больше не писать. «А по какой причине?» ‒ уточнил рассказчик. Ответ заставил спрашивающего задуматься: «Разве вы сами не видите причину? ‒ сказал он равнодушно» [4, с. 53]. Что же подумал здравомыслящий и чуткий хозяин? По мутным глазам клерка он понял, что у Бартлби от предыдущего напряженного труда больны глаза и гуманно желает писцу отдохнуть и восстановить зрение. Но, как показали дальнейшие события, дело было не в этом, а в том, чего не мог видеть в принципе добропорядочный человеколюбивый христианин, человек, имеющий безупречную деловую репутацию, и, кроме всего прочего, способный подниматься до метафизических озарений… Он не смог видеть того, что для Бартлби было очевидностью. Что же ему открылось и вышибло из привычной колеи и свело на нет физически? Конечно, это боль. Какая? А та, о которой Александр Блок сказал: «Любовью, грязью иль колесами // Она раздавлена ‒ все больно» («На железной дороге», 1910). Какая же непомерная боль раздавила Бартлби? Осмелимся выдвинуть следующее предположение. Вряд ли это любовь ‒ ткань рассказа на удивление «безженственна», и эта безженственность, может быть, тоже сыграла отрицательную роль в жизни молодого клерка. Женщина как никто и ничто более всего связана с жизнью, хотя и обратное ‒ не такая уж редкость. Но здесь мы имеем в виду мать, сестру, любимую... то, что так ценно и так необходимо для жизнеутверждения. Но наверняка мы не можем судить о роли женщины в судьбе Бартлби, разве только по такой детали, как кольцо, выпавшее из невостребованного письма, кольцо ‒ в воображении рассказчика ‒ с давно истлевшей руки. Физически Бартлби, несмотря на худосочность, не болен [4, с. 49]. Но он предпочитает отказываться от всего, что так естественно для обычного, обыденного существования. Дело доходит даже до невольной иронии. Хозяин: «Пообещайте <...>, что через день-другой проявите хоть каплю благоразумия». Бартлби: «Пока я предпочел бы не проявлять капли благоразумия, ‒ последовал тихий, замогильный ответ» [4, с. 51]. Писец Бартлби ‒ пример нескончаемого суицида: человек, работавший долгое время с письмами, неполученными или невостребованными адресатами, превратившимися в ужасающую картину «письменных памятников», в этакое