Гуманитарные ведомости. Вып. 2(54) 2025 г

102 Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого № 2 (54), июль 2025 г. В этом отношении особый интерес представляет рассказ «Писец Бартлби» Германа Мелвилла, который весьма трудно поддается какому-то унифицированному определению ‒ настолько он многомерен. Литература о нем в количественном отношении не бедна. Из русскоязычных работ мы остановимся только на статье Е. А. Сакирко, наиболее близкой нам по характеру затронутой тематики. Исследовательница рассматривает данное произведение в составе линии «Романтическая парадигма “естественное ‒ искусственное” в творчестве Г. Клейста, М. Шелли и Г. Мелвилла» [5, с. 265]. Ссылаясь на мнение Ж. Делеза, автор пишет, что в словах странного клерка ‒ главного героя рассказа ‒ «I would prefer not to» («Я бы предпочел отказаться») заключается «формула его величия» [5, с. 269]. «Бартлби придумал новую логику ‒ логику предпочтения, которой вполне достаточно, чтобы подорвать предпосылки языка» [5, с. 269]. Е. А. Сакирко подчеркивает безжизненность окружающего пространства, с чем связан, по ее мнению, мотив смерти в новелле. Автор весьма убедительно проводит параллель между героем «Шинели» Гоголя и «Писцом Бартлби», подчеркивая различие, заключающееся в том, что Акакий Акакиевич будто оживляет окружающие предметы, тогда как Бартлби «показывает свое превосходство над вещами и вообще отказывается от вещественности окружающего его мира…» [5, с. 271]. Стена ‒ символ искусственного мира у Мелвилла, замечает автор, и с этим трудно не согласиться. Весьма живой и творческий характер данной статьи подтверждается и анализом экранного варианта рассказа («Bartleby», 2001). Итак, анализ Мелвилловского шедевра можно свести к нескольким крайним точкам. Укажем на две из них. Первая – концентрируется на постановке диагноза, и потому может быть охарактеризована как медицинская; вторая – все сводит к влиянию среды, и ее можно обозначить как социологическую. Давая столь ответственные наименования приведенным позициям, мы не предполагаем увидеть в них или их посредством чего-то окончательно существенного, что дало бы нам право называть нашу характеристику главного героя адекватной как писательскому замыслу, так и объективному пониманию теста. Что же остается? По-видимому, еще одна интерпретативная игра на полях смысла. Начнем с выдвижения основополагающей версии: перед нами оригинальный писательский опус, который можно истолковать, понять, как «суицид, развернутый во времени». Еще одно замечание: суицидальность писца представлена в рассказе не столько с внутренней стороны, то есть через самого Бартлби, сколько посредством серии внешних освещений, почти целиком – со стороны рассказчика. Так вот, именно с этой стороны задаются две взаимоисключающие линии. Первая – это некая заурядность, заявленная через такие эмблематичные словосочетания, как «уолл-стритская повесть» или «знавал их (то есть писцов –