ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2008

171 тоевского), проявляющийся в стилистических неровностях и языковых не- приглаженностях. Именно в них фиксируется настоящая психология реаль- ного человека, и эта языковая фиксация по точности подобна стенографиче- скому отчёту. А здесь немыслимы и не нужны стилистические правки. Толстому не важен стиль как таковой, для него главнее точность, пол- ная эквивалентность реальности. И чтобы создать её, он готов пренебречь красотами и правильностью языка, в которых Толстой был несомненно сведущ и мастеровит, – точнее, Толстой забывает о них, будучи захвачен самим содержанием и стремясь передать его как можно точнее, т.е. пыта- ясь стереть грань между собой и читателем. Для Толстого безусловен при- мат содержания над формой. Поэтому он готов повторять одно и то же слово, «топтаться» на одной мысли, выражая ее по-разному в близких кон- текстах или даже одном контексте, дидактически «вбивать» идею, пренеб- регая стилистическими законами, – вернее, создавая иные стилистические законы. Это стилистические законы новой прозы, под знаком которой пройдёт весь XX век: в ней художественное пространство неотделимо от жизни, оно стремится воздействовать на индивидуальное сознание и на жизнь в целом, преобразуя, совершенствуя и улучшая их. В. Д. Днепров справедливо замечал: «Фраза Толстого – клеточка изобра- зительности, элементарная частица толстовской прозы. Она на поверхност- ный взгляд кажется неизящной или громоздкой <…>, – вся отданная своеоб- разию предмета, она не обладает ей самой принадлежащей закруглённостью и певучестью, какой обладает у Тургенева или Флобера. И вместе с тем она без всякого усилия поднимается до красоты изображаемого явления и неот- вратимо убеждает нас в действительности этой красоты. Её «самопожертво- вание», отказ от формальной обработанности, приносящей стилевую добавку к выражаемому содержанию, сделали фразу Толстого принципиальным нов- шеством в истории мировой художественной прозы» [Днепров 1980: 219]. Тексты классических произведений Толстого сегодня повернулись в восприятии читателя иной стороной: они стали почти фотографической иллюстрацией поведения человека в сложнейших жизненных ситуациях. Пути толстовских героев стали видеться не столько как духовные, сколько как экзистенциальные искания. А речь героев стала почти универсальным источником сведений о модификациях языка в состояниях психологиче- ского напряжения, стресса, конфликта с другими людьми. Герои Толстого предстают перед читателями технократического века в тех ракурсах, кото- рые не были заметны читателям прошлого: в своем одиночестве, в кризисе взаимоотношений с миром, в своей непонятости ближним и дальним кру- гом общения. Отсюда повышенное внимание к внутренней и несобственно прямой речи персонажей, к тем формам диалектики души, которые раньше оставались за пределами филологического рассмотрения. Уже начало ХХ в. показало, как толстовский текст меняется, стерео- скопически углубляясь, уходя в смысловую бесконечность под влиянием