ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2008г.Ч1.

246 выстроенная «чудная будущность» состоит в служении крестьянам за «наслаждение» «благодарностью их» : так формируется мышление хозяина, которое не имеет ничего общего с мистическим переживанием откровения. Сцена в саду является ключом к пониманию тех психологических и реальных неудач, которые обрушились на молодого человека на новом поприще. Как и для всех толстовских героев, главным критерием истинности избранного пути для Дмитрия является ощущение счастья, нравственного удовольствия, даже восторга. Теперь он трезво отдает себе отчет: «… иногда я чувствую, что могу быть довольным собою; но это какое-то сухое, разумное довольство. Да и нет, я просто недоволен собой! Я недоволен, потому что я здесь не знаю счастья» [Толстой, 1932, 4, 166]. Чувство «усталости, стыда, бессилия и раскаяния» подсказывает Нехлюдову, что он не прав в чем-то важном. Видя моральную усталость своего воспитанника, старая няня- крестьянка пытается указать на его ошибки. Причина «скуки» Дмитрия Николаевича в том, что он «день-деньской один-одинешенек» [Толстой, 1932, 4, 168]. Драма героя – в отчужденности от мира, в котором он существует и который безуспешно пытается переделать в соответствии со своими мерками и представлениями. Тот путь познания, в процессе которого герой неизбежно дистанцируется от него, заводит в тупик. Главное открытие впереди, и оно будет совершено на пути познания «с помощью внимающего сознания», разрушающего оппозицию Нехлюдов – крестьяне. С усиливающимся чувством грусти Дмитрий Николаевич садится за «желтенький» рояль и неожиданно для самого себя начинает импровизировать: «Аккорды, которые он брал, были иногда неподготовленны, даже не совсем правильны, часто были обыкновенны до пошлости и не показывали в нем никакого музыкального таланта, но ему доставляло это занятие какое-то неопределенное, грустное наслаждение. При всяком изменении гармонии он с замиранием сердца ожидал, что из него выйдет, и когда выходило что-то, он смутно дополнял воображением то, чего недоставало [Толстой, 1932, 4, 168 – 169]. В этот момент принципиально меняется бытийная позиция героя. Музыкальная фраза рождается сама, как будто помимо воли творящего ее, Нехлюдову нужно только чутко уловить это рождение-изменение и следовать ему. «Ему казалось, что он слышит сотни мелодий: и хор и оркестр, сообразный с его гармонией» [Толстой, 1932, 4, 169] (это прообраз предсмертной фуги Пети Ростова). Толстой погружает читателя в сознание героя, создавая эффект присутствия. С этого момента мир Нехлюдова – это то, что читатель переживает сам. К кризису собственного «я» и предназначения Нехлюдова привела утрата ориентации в бытийном пространстве. Состояние почти