ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2008г.Ч1.

223 неисчерпаемостью и способностью к нравственному самосовершенствованию, обусловленной христианской традицией миропонимания. Понимание человека как осознаваемой им и реализуемой в опыте его самоопределения духовной целостности побуждает Толстого к актуализации добродетели смирения в этической парадигме: « Смирение и сознание своего человеческого достоинства − одно и то же. Оно не совместимо ни с гордостью, ни с властолюбием, ни с богатством » (56; 86). В Дневнике 30 июня 1898 г. Толстой высказывает суждение о непреложности для человека смиренного исполнения благодатного предначертания соединения части Всего со Всем : « <…> лучше гораздо будет, если все будет не по моей воле, а по Его. И без малейшего усилия и радостно сказал: да будет не моя, но Твоя воля » (53; 202. См. также: 52, 122; 53, 102; 55, 120; 38, 47 и 262). Понимая исконность сопричастности человека в перспективе его становления миру Божьему во всей его духовной полноте, Толстой склонен утверждать, что « человеку свойственно прежде всего смирение » (56; 157). И вследствие этого он расходится с позитивистки-нигилистическими теориями общественного блага, возобладавшими в его эпоху: « Совершенствование общества не может совершаться через революцию » (55; 242). Путь революционных преобразований, избранный российской интеллигенцией, Толстой считает ложным и замечает разочарованность в нем западноевропейских народов отнюдь не по политическим соображениям (он всегда был далек от подобных установок), но по причине убежденности в противоестественности и обреченности для человеческой природы стихийно-бунтарских настроений, призванных к преодолению социальной напряженности, вызванной кризисом духовной доминанты человека. И поэтому Толстой в споре с социально-политическим движением предлагает свой путь достижения не пресловутого общего блага, а по сути установления Царства Божия: « Справедливость и равенство благ нельзя достигнуть ничем меньшим христианства, т.е. отречением от себя и признанием смысла своей жизни в служении другим » (53; 186) или « Только христианство освобождает людей. И только оно дает вместе с тем и осуществление той лучшей формы жизни, о которой хлопочут люди общественные » (52; 210. См. также: 36, 156; 55, 120; 55, 131; 55, 200). Толстовская концепция человека расширяет горизонт понимания ему предначертанного: человек как социокультурный феномен не может быть ограничен социальными параметрами, ибо он изначально устремлен в своем становлении к достижению духовной состоятельности, или онтологического статуса. В этой связи нельзя не согласиться с положением Г. Андреева (Фейна) о творческих стимулах Толстого, едва ли освоенных современным литературоведением: «Все свое творчество Толстой посвятил обличению системы мышления, согласно которой человек −