ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2008г.Ч1.

143 после моей статьи о войне, что ваше посещение меня могло бы быть неприятно для вас, и поэтому считаю нужным предупредить вас об этом» [ПСС, 75, 117]. Здесь мы видим не только непосредственное желание избавить собеседника от грозящих ему неприятностей, но и обязательную для Толстого установку на сохранение лица собеседника: Лев Николаевич пытается устраниться из чужой жизни сам, поскольку ожидает, что адресат будет вынужден порвать с ним. Чтобы избавить его от неприятных объяснений, Толстой первым предлагает прекратить общение. Забота о сохранении лица собеседника часто сочетается у Толстого с м аксимой скромности . Повышенное внимание к своей персоне всегда было неприятно Толстому, отсюда – скромность, отсутствие самовыпячивания. В.И. Немирович-Данченко вспоминает, как Толстой больше двух часов прождал в приемной редакции журнала «Русская мысль» неузнанным: «Да нет, ничего. Я тут отдыхал» , – говорил Толстой, увидев растерянность сотрудников журнала [Немирович- Данченко, 1960, 139-140]. Родные писателя и все гостившие в Ясной Поляне вспоминают, что во время работы Льва Николаевича никому не разрешалось тревожить его. Тем показательнее дошедшие до нас факты поведения Толстого в ситуациях нарушения этого запрета. Один из таких случаев описывает П.Г. Ганзен, посетивший Ясную Поляну в 1890 г.: «Я вошел и, увидав Льва Николаевича за письменным столом, извинился, что помешал ему в работе. Но он с доброй улыбкой ответил: – Ничего, человек дороже полотна, – прибавив, что это изречение он заимствовал у художника Ге, который всегда так отвечал ему, если он извинялся, что своим приходом помешал работать» [Ганзен, 1978, 463]. Тот же П.Г. Ганзен, вспоминая обстоятельства своего приезда в имение, пишет: «Я, в свою очередь, извинился за свое несколько раннее утреннее прибытие и выразил опасение, что потревожил хозяина. Лев Николаевич ответил, что, правда, мало спал в эту ночь, увлекшись своей последней работой, но что моему приезду очень рад, так как именно этот приезд даст ему толчок к работе и теперь «Послесловие» к «Крейцеровой сонате», должно быть, будет окончательно отделано на днях» [Ганзен, 1978, 451]. Максима такта , призванная охранять границы личной сферы участников коммуникации, также является неотъемлемой чертой коммуникативного поведения Л.Н. Толстого. Упомянутый уже А.Б. Гольденвезйер пишет: «О религиозных вопросах Лев Николаевич при Марии Николаевне говорить избегал, уважая ее православнее убеждения и не желая ее огорчать» [Гольденвейзер, 1959, 390]. Подобную чуткость к душевной организации собеседника отмечает и В.Г. Чертков, приводящий