ТОЛСТОВСКИЙ СБОРНИК 2003г. Ч.2.

вал на все, что узнавал и видел, и постоянно приходил к новым решени­ ям и выводам. <... > От этого все его большие вещи, при внимательном анализе, кажутся недоделанными или противоречивыми — движущимися внутри себя. Ему всегда стоило большого труда выйти из своих вещей, про­ ститься со своими пе]конажами. Он затягивал концы: пишет длиннейший эпилог (как в “Войне и мире”), продолжает роман, несмотря на смерть героини (как в "Анне Карениной”). У него, в сущности, никогда не было ощущения, что вещь закончена и не может быть изменена» [12]. С точки зрения Хайдеггера, мы призваны рефлектировать о бытии как таковом. При этом наше бытие нам всегда понятно. «Понятность бытия сама есть бытийная определенность присутствия» [13]. Понима­ ние возникает оттого, что другие существа нам в принципе понятны, интеллигибельны (интеллигибельный — значит, по Канту, сверхчувствен­ ный, данный разуму, а не чувству). Средство понимания и источник интеллигибельности — язык, который обретает свое бытие в речи. Речь неотъемлема от настроения, того или иного состояния, являющегося выражением общечеловеческого способа бытия. Это означает, что смысл укоренен в бытии. «Смысл — экзистенциал присутствия, а не свой­ ство, которое присуще сущему...» [14] . Связь между бытием и смыслом сопряжена с хайдеггеровским пониманием «логоса». «Logos, выступая как синоним “речи”, значит скорее deloun, делать очевидным то, о чем речь в речи. < ... > Logos дает чему-то видеться...» [1 5 ]. Аогосу принадлежит непотаенность. Акт л о госа — это раскрытие. ' Вся жизнь Толстого-писателя — это, в известном смысле, несконча­ емый акт логоса: раскрытие прекращается, как только останавливается логос-речь, застывая в тексте. Он сам признавался А. Б. Гольденвейзеру: *Я не понимаю, как можно писать и не переделывать все множество раз» [16]. Соответственно и невозможно читать эти тексты, не имея в виду (П. Флоренский обратил внимание на выражение «иметь в виду», На его буквальное значение, связанное, в частности, с представляющим мышлением) вариантов и черновиков, превращающих текст в палимп- сест, «слоеный пирог», где верхний слой никогда не является окончатель­ ном (и где вообще трудно выделить верхний слой). Такой текст и в самом Аеле может быть объяснен лишь из самого себя, но — важная оговорка! — с Учетом тех законов, по которым он создавался. Едва ли не всякий русский, писавший философские работы о природе Язьп<а за период с 60-х годов XIX в. по 30-е годы XX в., подходил к языку А. Н. Толстой как 225 философ