МЫСЛЬ ВНЕ ВРЕМЕНИ И ГРАНИЦ

69 ния которой Пьер был вызван в Петербург как один из основателей радикального общества. В черновиках «Войны и мира» Толстой характеризует Пьера Безухова, с малолетства прельщенного законническими ориентирами личностного само- определения: «<…> считался либералом, не только того времени (что отсылает к смутной поре 60-х гг. XIX. – А. К. )», в своем путешествии, нахватавшемся идей революции [9, С. 189], деформирующих духовные доминанты самосознания рус- ского народа. Укорененность же Безухова в культурном бессознательном прояв- ляется в восприятии им самого себя частью мироздания : «И все это мое, и все это во мне, и все это я!» [8, т. 7, с. 115], так что избранный им законнический вектор становления свидетельствует о возобладавшей в сознании героя исключи- тельности. Если толстовская антропология, сводящаяся к максиме Все и часть Всего , направляет на обретение личностной состоятельности, то индивидуали- стический соблазн в опыте становления, разрушающий причинно-следственные связи, концептуально ограничивает горизонт мировидения детскими впечатлени- ями. Толстой оставляет детьми и Наполеона, и Пьера Безухова, что подводит До- стоевского, воспринимающего человека в свете оппозиции Закона ( общечеловек , а у Толстого – Все или же часть Всего) и Благодати ( всечеловек, что сопоставимо с духовным сопряжением у Толстого Всего и Части всего ), к выводу: «<…> не пощадил Лев Толстой даже своего Пьера, которого так твердо вел весь роман, несмотря на масонство» [3, с. 435]. Евангельское «Блаженны нищие духом» ( Мф. 5:3) подменяется самонадеянным искушением творить историю, заявленным в «Православном катехизисе» С.И. Муравьева-Апостола: «Взять оружие и следо- вать Смело за глаголющим во имя Господне <…> и низложив Неправду и нечес- тие Тиранства восстановить правление Сходное с Законом божьим» [6, с. 210– 211]. Петр Верховенский, наделивший себя полномочиями от несуществующего революционного центра, в провинции провозглашает свои сокровенные планы: «<…> надо, чтоб и народ уверовал <…> чего хотим <…> мы провозгласим раз- рушение» [2, т. 7, с. 395–396], что восходит уже к «Катехизису революционера», наставляющему на «страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение» [5, с. 247] во имя светлого грядущего, которое и нашло свое отражение в теоретических построениях Шигалева: «Он смотрел так, как будто ждал разруше- ния мира <…> послезавтра утром» [2, т. 7, с. 131]. Верховенский, обладающий при- родной способностью воздействовать на окружающих из своих побуждений, вы- страивает мнимую реальность, повелевая, одержимый манией вождизма, доверив- шимися ему сподвижниками спонтанными угрозами и расчетливым шантажом. По замыслу Толстого, Безухов мыслился как самоуверенно реализующий себя в каких-либо публичных сферах: «M-r Pierr мечтал быть оратором, государ- ственным человеком в роде Мирабо или полководцем вроде Кесаря и Наполеона. Он, менее всех в мире рожденный к такой деятельности, считал себя рожденным для нее» [9, с. 277]. Соблазном искушения оставить след в истории и судьбах современников объясняются наивные преобразования Безухова в своих имениях, грезы о спасении человечества от Наполеона, хотя и не мог представить, как был связан «с великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе <…> но ни на минуту не усумнился в этой связи» [8, т. 6, с. 85]. Также необъяснимо и его неуместное пребывание на Бородинском поле, возведенное критиками едва ли не