МЫСЛЬ ВНЕ ВРЕМЕНИ И ГРАНИЦ

47 Солженицын показывает: Иннокентия и Дотнару соединила взаимная «раззарчи- вая страсть, не признающая никаких доводов, не желающая слышать об от- срочке… Инстинктом, руководящим нами среди обманчивых наружностей и лжи- вых нарядов, они верно угадали друг друга и не хотели упустить» [2, c. 50]. Может показаться, что Л. Н. Толстой и А. И. Солженицын изображают раз- ные ситуации. Духовный мир Иннокентия и Дотнары, в отличие от героев «Крей- церовой сонаты» един, они разделяют взгляды и убеждения друг друга. И все же их отношения приходят к тому же, что отношения персонажей Л. Н. Толстого. «Влюбленность истощилась удовлетворением чувственности, и остались мы друг против друга, …два совершенно чуждые друг другу эгоиста, желающие по- лучить себе как можно больше удовольствия один через другого» [4, c. 32]. Дот- нара изменяет мужу, как и героиня «Крейцеровой сонаты». И обе женщины ста- новятся невольной причиной осуждения и тюремного заключения мужа и в то же время его жертвой: герой «Крейцеровой сонаты» убивает жену и отправляется на каторгу, Иннокентий разоблачен и арестован косвенно по вине Дотнары. И Толстой, и Солженицын, изображая неудачную семейную жизнь своих ге- роев, заставляют читателя задуматься над ролью и местом женщины в мире. Устами своего персонажа Толстой уверено заявляет: «Царь природы, человек… Из всех женщин, которые должны бы быть помощницами в движении челове- чества к истине и благу, он во имя своего удовольствия делает не помощниц, но врагов» [4, c. 36]. Солженицын также показывает, как вместо друга и соратницы человек обретает врага. Женщина здесь отчасти напоминает библейскую искуси- тельницу, повинуясь уговорам которой мужчина совершил первый грех. Героиня романа Агния озвучивает эту мысль: «А что может женщина вообще?.. Женщина только и способна отвращать мужчину от великих поступков» [1, c. 154]. Дотнара уверяет: «Мы – естественные человеки. Мы не притворяемся и не скрываемся: чего хотим – к тому и руку тянем!» [2, c. 50]. И это объяснение весьма напоминает библейский эпизод, в котором Ева убедила Адама протянуть руку к запретному плоду. Поясняя, что муж и жена «старались отпробовать каждый новый диковин- ный фрукт» [2, c. 51], Солженицын еще сильнее подчеркивает сходство между библейскими супругами и персонажами своего романа. Любовь к женщине, ко- торая, казалось бы, должна поддерживать человека в тюрьме, на самом деле за- ставляет тех, у кого осталась на воле жена (Нержина, Герасимовича, Сологдина), пройти через дополнительное суровое искушение. И когда Руська заявляет, что главное для человека – «любить! – но не историю, не теорию, а де-вуш-ку!» [1, c. 77], он, в сущности, тоже повинуется искушению, отвращающему мужчину от главного – поиска смысла жизни. Запретный плод, по Толстому, связан с грехом блуда, которым заражено че- ловечество и из-за которого женщина «или будет вполне проститутка, спустив- шаяся не на ступень животного, но на ступень вещи, или она будет то, что она в большей части случаев, – больной душевно, истеричной, несчастной» [4, c. 38]. Солженицын в своем романе тоже показывает общество, пораженное этим гре- хом, заразившим и высокопоставленных гостей прокурора, и узников шарашки, которые спорят за столом о праве мужчины изменять жене. Оба писателя говорят об аде, в котором по своей воле оказался современный человек. Надломлена