ТОЛСТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. 1999

почти целого столетия были вольно или невольно восприняты, осознаны и преломлены сознанием писателя. Во многом воспитанный людьми и традициями XVIII столетия, Толстой представлял собою век девятнад­ цатый, на склоне жизни став носителем «уходящей» культуры этого века и своего сословия. И, разумеется, больше всего пушкинская стихия «раз­ лилась» в его творчестве, приоткрыв занавес понимания «исходного» ха­ рактера той эпохи. По замечанию Эйхенбаума, «корни творчества у Пуш­ кина и Льва Толстого иногда так близки, что создается впечатление родства при всей разнице позиций... Они - точно растения, растущие из одного корня, но в противоположных направлениях: Толстой - корнеплод, а Пушкин - цветущее дерево» '. Свобода принадлежит к основным стихиям пушкинского творчест­ ва и, конечно, его духовного существа. «В чем только, в каких образах не искал Пушкин воплощения своей свободы! В вине и пирах, в орле, "вскормленном на воле", и в беззаботной "птичке Божией", в волную­ щем море (это один из главных ликов свободы) и в линии снеговых гор. Свободе посвящены всецело поэмы (помимо неудавшегося юношес­ кого "Вадима"): "Братья-разбойники", "Кавказский пленник", "Цыганы". Из поздних свобода, конечно, одушевляет "Анджело"»,- читаем мы у Фе­ дотова, рассматривающего эту пушкинскую антиномию 2. Нет слова, чаще встречающегося в поэзии Пушкина, чем «вольность» (и «свобода»); и нет, кажется, слова более многозначительного на языке человеческом; и вот поистине поэт развертывает все его значения, дает пережить всю много­ значительность, неисчерпаемость и противоречивость свободы. Гений Пушкина выразил понятие свободы во всей ее сложности и полноте. Можно сказать, что поэзия Пушкина есть поэзия свободы от начала до конца. Он изображает переживания свободы во всех его степенях: от бес­ сознательного инстинкта «вольности» вплоть до высшего сознания твор­ ческой свободы как служения Божеству, как свободного ответа на Боже­ ственный зов, то есть философского ее осмысления. Вначале, на заре его жизни, свобода выступала для Пушкина как общий гуманистически-про- светительский идеал, светлая мечта, в гедонистическом, эпикурейском преломлении, как сладостный дар природы, естественное состояние че­ ловека, наделенного «природной простотой», одно из ярчайших проявле­ ний нравственного упоения жизнью, ассоциируясь с дружеством, любо­ вью, счастьем. Вскоре из-за сближения поэта с радикально настроенным ^ " ^ Х Х У ^ еж д у н а р о д н ы е Толстовские чтения 166